— Что ты имеешь в виду?
— То, что Эмили похожа на вас. Разумеется, она не такая красивая. Но ее ум… он рождает такие мысли, которые я не понимаю, как не понимаю ваши. Она превосходит меня в этом, и я ей завидую. Хочу быть такой, как она. Я хотела отнять у нее Линнея, чтобы доказать, что я лучше ее. Но мне это не удалось.
— Елизавета, здесь дело вовсе не в тебе.
— Я просто тупая. Разве не так? Примитивная, как животное?
— Нет и еще раз нет. У тебя светлая голова, но тебе никогда не хотелось сделать это очевидным для окружающих. Что же заставляет тебя это делать сейчас?
— Что? — Глаза Елизаветы округлились. — Конечно же, вы. Вы показали мне, какой может быть женщина. Вы мне так нравитесь, мадемуазель, как никогда не нравилась другая женщина. Я вас люблю даже больше своей матери. И я… я не хочу вас разочаровать. Но ничего не могу сделать! Все готовятся к битве, у каждого есть свое дело, только у меня его нет!
— Это неправда, Елизавета. Твои солдаты любят тебя. Они тебе беззаветно преданы. Посмотри на них.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ты разве не замечаешь? Они находятся в чужой стране, не знают языка, они вряд ли понимают, что на самом деле происходит вокруг, а очень скоро им придется отдать жизни в битве, смысл которой им неизвестен.
— Мой отец…
— Он не ты. Солдаты покинули Москву не ради него, ради тебя.
— Но что я могу сделать?
— Конечно же, тебе не надо вести их в бой. Тебе надо быть их цесаревной, подарить им надежду и тепло сердца.
— И это всё?
— Это великое дело, Елизавета. Не задумываясь, ты дарила им это в Санкт-Петербурге. Подумай, сколького ты сможешь достичь, поступая, таким образом, здесь.
Елизавета улыбнулась, но улыбка тут же сошла с ее губ.
— Да вы просто решили поднять мне настроение и избавиться от моей компании, не так ли?
— Нет, хотя мне действительно нужно идти, но то, что я тебе сказала, правда: твой немногочисленный отряд томится в неведении, и ты можешь рассеять это неведение и указать путь. Ты — цесаревна, сила, с которой должно считаться, если ты того захочешь.
— Как вы этого захотели?
— Полагаю, что да.
Елизавета рассмеялась, смахнув слезинки с ресниц:
— Что ж, очень хорошо. А сейчас вы скажете мне, куда вы направляетесь?
— Принять участие в битве.
— Только не это!
— Это будет иного сорта битва, и только мне она по плечу.
— Тогда я пойду с вами!
— На эту битву призвали только меня. За мной не последовали даже мои студенты. Вы все нужны здесь.
Елизавета поднялась со стула, подошла к Адриане, опустилась на колени и положила голову ей на колени. Она заметно дрожала.
— Только не умирай, — прошептала она. — Возвращайся к нам, я обещаю, я выучу все уроки, все до единого.
— Ты в любом случае должна их выучить, даже если я не вернусь, — сказала Адриана.
Когда подготовка «Молнии» была завершена, Франклин вдруг понял, что нужно было проявить больше искусства стратегии в предстоящем бою, нежели просто отправлять трех генералов для уничтожения воздушных кораблей. Хотя они все-таки генералы и, вероятно, знают, что им нужно делать.
— Я заметил, вы не упомянули, какова наша настоящая цель, — сказал Улер, проверяя один из вентилей.
— А какой в этом смысл? Это только вызовет дополнительное смущение в умах, того и гляди, нам запретят реализовать задуманный план. Если мы его провалим, появятся машины тьмы и от нас ничего не останется. Успех обеспечен в том случае, если армия захватит корабли или по крайней мере, сделает их для нас безопасными. Если бы у нас было время построить настоящий военный флот, то все было бы по-другому, возможно, мы бы захватили их без особых усилий. В конце концов, нашему противнику так и не удалось создать эгиды, и в этом наше преимущество.
— Зато им удалось создать оружие, способное самостоятельно вести поиск эгид.
— Я учел это, — сказал Франклин, подойдя к кораблю.
«Молния» представляла собой подобие баржи, тридцать футов длиной и десять шириной, с квадратной кабиной. Обшивка стальная, adamantium использовался частично, на палубе и в переборках применили алхимическое стекло. На корабле было столько люков, сколько карманов у вора, — два в днище для сброса гранат, два в переборках для высадки и поднятия на борт и один на крыше. Крыша была самой странной частью корабля — коробка в коробке, пяти футов глубиной, для хранения груза. Франклин хотел, чтобы во время полета над вражеским лагерем груз находился в наименее доступном для снарядов противника месте. В добавление к вышеупомянутым люкам был еще один, он вел из трюма в кабину.