Третий пример, который ярко описывает известный британский историк Доминик Ливен (сам он из рода остзейских баронов) — присоединение при Сталине в 1938 году Прибалтики и Галиции. Ливен считает, что, если бы Сталин отказался от прямого включения в СССР Прибалтики, Бессарабии, Западной Украины, то горбачёвская перестройка не сумела бы разрушить Советский Союз, субстрат этой «революции» был бы недостаточен.
Я не хочу сказать, что такая точка зрения есть истина в последней инстанции. Однако Галиция, безусловно (и мы это видим сегодня на Украине в ее текущих событиях, «евромайданах» и проч.) была той лабораторией, в которой вывели альтернативное «украинство», не свободное, а подчиненное западной цивилизации на уровне культурного кода.
Все это означает, что при расширении империи нужно закладывать механизмы переваривания и абсорбции этих пространств, этих человеческих масс, их культурной интеграции.
Все это нам уроки на будущее.
Часть II. Империя — между монархией и диктатурой
Царство Россия
Мутация идеологий
Попытки выстроить российское политическое поле в соответствии с классическими учебниками политологии приводят к тому, что вместо представителей реальных общественных запросов, существующих внутри нации, мы видим вокруг некие политические химеры. Внешне они похожи на консерваторов, либералов, социалистов — по существу же они представляют не реальные страты нашего социума, но административно-предпринимательские кланы. Поведение многих наших политиков наводит на мысль, что им в принципе все равно, какую идеологию поднимать на своих знаменах.
Ситуация усугубляется тем, что и сами базовые идеологии современности стремительно мутируют, их смысловые контуры оплывают, их идейные стержни «потекли». Так, например, либерализм, всегда провозглашавший главной ценностью идеал «свободы», эмансипации от сковывающей опеки государственных и традиционных институтов — в нашу эпоху становится инструментом для насаждения самой отъявленной политкорректности. В неолиберализме прорезаются клыки тоталитарности.
Социал-демократы по идее должны отстаивать ценности «социальной справедливости», главной из которых является древняя заповедь «кто не работает — тот не ест». Однако на деле классическое левое наступление труда на капитал в современную эпоху обернулось формированием нового кастового строя, строя потребителей с засильем меньшинств и диктатурой паразитических слоев общества. Излишне говорить о том, что эта диктатура меньшинств с ее культом толерантности несправедлива. Однако защитников новой «левой» идеи социальная справедливость, похоже, уже не интересует. Их интересует социализация асоциального, гармония со всеми не трудящимися, всеми отщепенцами и раскольниками, всеми тунеядцами и изгоями общества. Особо уродливые проекции эта идеология получает в обществах более бедных и ущемленных в социальном плане чем сытый Запад, потому что там несправедливость переживается гораздо острее.
В зеркале «нации» русским свойственно видеть свое Царство — аналог таких понятий как «мир», «космос», «вселенная».
Что касается национализма, о котором пойдет речь далее, то традиционно данная идеология была призвана защищать почву и суверенитет. Мутация национализма оказывается наиболее глубокой и вопиющей, потому что под видом отстаивания национальной независимости идет сдача цивилизационной и культурной идентичности, ее размывание. «Национализм» постиндустриальной эпохи незамысловат: он предполагает, что нация свободно и добровольно отказывается от своей идентичности, происходит ее десуверенизация, подчинение транснациональным структурам и внешнему цивилизационному субъекту. Прикрываясь национальной идеей, продажные элиты попросту решают свои проблемы, встраиваясь в большой глобальный мир. Более органично это получается у элит малых наций, всегда живших на границах больших цивилизационных ареалов, в зонах столкновения между ними. Переходя в качестве геополитических трофеев из рук в руки, эти «буферные нации» уже привыкли к роли перебежчиков и цивилизационных оборотней, к ощущению себя то ли жертвой, то ли пионером исторического процесса.
Пост-русские националисты
В России обычно упускают из виду, что перестройка в начале 90-х годов увенчалась демонтажом СССР именно под лозунгами европейского национализма (то есть борьбы за national state в «приличном» западном понимании). С как-бы-националистическими лозунгами выступили те, кого сейчас мы называем либеральными демократами. Историческая аберрация не дает многим этого сегодня осознать — но наши демократы требовали тогда для России и «россиян» именно «националистического будущего» — счастливого цивилизованного житья-бытья европейской нации. (В эпоху поголовного «интернационализма», впитанного советскими людьми с молоком матери, «россияне» как символ освобождения от этнокультурной идентичности еще не противопоставлялись «русским» ввиду другой идеологической конфигурации: противопоставление двух этих понятий началось позже.) Однако прямым следствием и родным братом перманентной революции наверху должен был явиться и через несколько лет явился в действительности рост агрессивного и деструктивного экстремизма в низах общества.