– Афанасич, это ты? – завхоз обернулся на шум и пошёл туда. Едва он миновал половину пути, Павел приказал:
– Сейчас через второй этаж быстро бежим к выходу. Мы должны успеть вперёд него.
– А Денис?
– По пути заберём, он же где-то там!
Перепуганный Денис прятался на лестнице. На счастье, стёкла в дверях, отделяющих холл и гардероб от коридора, были только до середины. Услышав призыв Пашки сваливать, а затем увидев и завхоза, он на четвереньках прошмыгнул ниже стёкол на лестницу и сидел там ни жив ни мёртв, когда ребята окликнули его.
Со всех ног неслись они через второй этаж в левое крыло, от которого был ключ у них и через которое вошёл завхоз. Среди ключей, что прихватили они у сторожа, наверно был ключ и от другого чёрного выхода, да и от центральных тоже, но искать их сейчас в темноте совершенно не было времени! Через две ступеньки слетели они по лестнице (Хомяк при этом конечно же упал и потерял очки) и выбежали на улицу. Видел их Николай Петрович или нет, они не поняли. Но совершенно определённо он слышал топот.
– Валите! Живо домой! – распорядился Павел.
– Очки! Мои очки! – заныл Хомяк.
– Потом! Сэм, потом! – Белка увлёк его за собой, а Павел подобрал с земли камень и что было силы швырнул его о железную дверь чёрного входа. Та загудела и зазвенела, и отворилась через пару секунд, выпуская пьяного завхоза с рёвом негодования. Теперь Пашка надеялся только на ноги, которые обычно не подводили.
– Ах ты, ублюдок! – Рявкнул Никоалй Петрович и ринулся за ним.
– Догони!
Павел намеренно побежал в сторону его дома. Сзади сыпались ругательства и плюхали тяжёлые шаги, а в ушах свистел ветер, да разбивались об лицо неповоротливые мошки – Пашка бежал далеко не со всей возможной скоростью.
Завхоз жил рядом и, как и думал Пашка, совсем скоро выдохся. Животик и опьянение быстро потушили вспышку гнева, и он с ругательствами повалился на скамейку рядом со своим домом.
– Только попадись мне! – Крикнул он вслед, грозя кулаком пустынному двору. – А, чёрт с тобой…
Тяжело дыша и весь красный, Николай Петрович раскинулся на скамейке. Со спортом он не дружил, и вечерняя пробежка далась нелегко. Да и алкоголь дал о себе знать – сердце колотилось, как бешеное, в глазах бродили точки, а лицо стало похоже на огромный помидор, какие в магазинах называются «розовыми» и стоят дороже остальных. Через пятнадцать минут он попытался подняться, но крякнув вновь оказался на скамье, просидев ещё столько же. Затем кое-как добрёл до подъезда и скрылся. Как и рассчитывал Пашка, спрятавшийся неподалёку, обратно в школу Николай Петрович не пошёл. Однако мог это сделать утром, и следы преступления требовалось убрать.
Снова в кармане мятые сто рублей. Павел был рад, что ему не нужно сейчас возвращаться домой.
Интересно, вспомнила ли о нём бабка? Вряд ли, учитывая, что скорее всего она дрыхнет на столе. Совсем себя распустила, а ей ведь чуть больше полтинника… и он, Павел, и его мать Настя были ранними и, очевидно, не очень желанными детьми. Квартиру им в своё время дали при расселении коммуналки, и тут уж баба Лёля, как её все называли, а вернее Ольга пошла в полный разгул, постепенно спиваясь и деградируя, и уча тому же и дочь. Пашка удивлялся, как отец ещё от них не ушёл; он-то как ни странно пил меньше всего, хотя тоже бывало, но помимо был ещё жутким лентяем и ничего-не-делание-на-диване полностью удовлетворяло его жизненные интересы, и занятию этому не мешали бесконечные пьянки на кухне. Впрочем, он даже иногда их лениво сдерживал и выставлял из дома непрошеных гостей, нарушавших тишину. Но о ребёнке что он, что Настя – заботились мало. Пашке казалось, что если бы его забрали в интернат, его семье жилось бы проще. Но только он сам совершенно туда не стремился.
Этим утром он сквозь сон слышал чьи-то малоадекватные голоса, а затем ощутил на себе вонючее, перегарное тело, совершавшее странные недвусмысленные конвульсии. Сбросив его кое-как, он попытался встать, но размякшие за время сна мышцы не слушались, и его тут же припечатал к подушке чей-то кулак. В глазах возникли звёздочки, а крик бабы Лёли вдруг стал как из-под воды… «Лёша, сука! Отойди!» – вопила она, но хорошо знакомый Пашке дебошир Лёша вряд ли воспринимал её речь. Хуже всего было то, что иногда мозги Лёши полностью отключались, и мотив его действий как и обоснование их лишались всякой логики. Пока бабка удерживала своего буйного дружка, Пашка смог подняться, пару раз вмазать ему в живот и толкнуть, так что тот полетел на пол и треснулся затылком о прикрытый тонким линолеумом бетон. Бабка тут же накинулась на него со словами «ты что наделал?!», Лёшка же обняв руками голову корчился на полу. Пашка пожалел, что он шмякнулся не замертво. Дикая злость охватила его, и только сила врождённого благоразумия – видимо, всё же она до сих пор уберегала его от превращения в полноценного члена своей семейки – заставила толкнуть бабку на свою тахту, а не на пол. Та повалилась, разбросав тощие ноги; распахнулся драный халат. Пашка схватил одежду и выбежал на улицу, одеваясь на ходу.