– Поскользнулся? Здесь что, лёд?
– Нет, просто у тебя корявые ноги. Ты соскользнул с поребрика и чуть было не попал под машину!
Хомяк затрясся:
– Прекрати! Ненавижу тебя! Ты достал уже меня! Ещё во время нашей работы!
– А никто не заставлял тебя оставаться на эту школьную отработку. Ты же отличник! Какого лешего ты полез туда?
– Я хотел помочь школе!
– Да ладно! Говорил бы уж прямо, что хотел похудеть, таская мебель.
– Нет! Я не толстый! И не называй меня Хомяк! Я не Хомяк!
– Ладно-ладно, не вопи ты так! – смирился Пашка, оглядываясь, хотя рядом никого и не было. – Сказал в магазин, значит в магазин. На кой тебе автобус понадобился? Вот твои пуговицы… мамочка пришьёт вечером, пока ты будешь пить какао!
Подобрав с земли пуговицы, он сунул их в карман Хомяку и они пошли дальше.
– Дима Варламов их шестого «Б» в два раза толще, чем я, а его ты не называешь Хомяком! – заговорил Хомяк после двух минут молчания.
– Верно, его я называю Гоблином. Хочешь, тебя буду так называть?
– Нет! Я хочу, чтобы меня звали по имени. У меня имя есть, Семён!
– Семёна заслужить ещё надо.
– В смысле? Ничего заслуживать не надо! Мне его от рождения дали, это имя! А на автобус я хотел, потому что идти очень жарко…
– Слушай, а тут ты прав! – с этими словами кепка с Микки-Маусом перекочевала с головы Семёна на Пашкину.
– Э-эй!
– Ни «эй», а пошли. Ты в курсе, что Нудило свалил?
– Кто такой Нудило?
– Кончай притворяться! Иначе ты станешь Нудило. А пока это наш завхоз, Николай Петрович, с которым мы имели удовольствие две недели плотно общаться.
– Ну свалил, и что? Работа же закончилась, у него тоже наверно отпуск…
– А то, что в школе кроме старого пердуна Афанасича никого ближайший месяц не будет.
– Ну, а мне-то что?
Пашка вдруг внимательно посмотрел на него, словно оценивая, достоин ли его спутник продолжения разговора.
– А почему ты не уехал? Ты же болтал, что сразу свалишь куда-то там к бабушке-дедушке?
Семён не торопился отвечать. Он пыхтел, стараясь быстрее пересечь этот несчастный пустырь, который возненавидел с тех пор, как здесь у них начали иногда проводить физкультуру – бег или лыжи, в зависимости от времени года. Впрочем, физкультуру в целом он ненавидел не меньше. Пашка угадал его многозначительное молчание.
– А-а, тебя тоже отшили?
– Никто меня не отшивал. Просто мы с мамой решили пока побыть в городе.
Павел ещё подумал о чём-то минуту, потом остановился – они уже достигли заветной «Пятёрочки».
– Вот что, Хомячина: мороженое сегодня твоё, можешь плясать. А вот кепка пока у меня побудет. Придёшь за ней в девять вечера на детскую площадку. Придёшь – будешь зваться Семёном… возможно. Это будет первая часть твоего перевоспитания. А нет – так и останешься Хомяком. И что ты скажешь своей мамочке? Ну?
– Что я поскользнулся на поребрике и… и потерял кепку.
– Верно! Быстро схватываешь. Ну, до вечера!
Он повернул назад и быстрым шагом устремился через пустырь. Семёну лишь оставалось закатить глаза да с наслаждением окунуться в царство кондиционеров и холодильников магазина «Пятёрочка».
2
Когда солнце начало клониться к закату, городские улицы мало-помалу заполнились горожанами, отважившимися высунуть нос после дневного зноя. Всё равно людей было мало: в такую погоду каждый стремился покинуть каменные джунгли, и оставались в них лишь те, кто либо совсем не имел возможности это сделать, либо же дожидался своей очереди, то есть отпуска. Выползли немногочисленные бабули с палочками и в цветастых сарафанах, мамаши с колясками, влюблённые парочки, а чаще – люди, которые просто шли с работы и могли себе позволить никуда не спешить, неторопливо пересекая скверы и тротуары.
На детской площадке было народа немного. Однако Пашка пересел с качели на скамейку, чтобы не нервировать мамаш своим оборванским видом. Он сидел и безразлично наблюдал, как девочка лет пяти раз за разом преодолевает своеобразную полосу препятствий, установленную на площадке, и ожидал, не навернётся ли часом она, поскольку её мамочка сидела, углубившись в телефон и никакого внимания на дочь не обращала. Неминуемое случилось: девочка упала, расхныкалась, мамаша сгребла её под мышку и уволокла домой, не отрываясь от телефона. Площадка опустела. Пашка взглянул на свои потёртые наручные часы: без десяти девять. Придёт Хомяк или нет? По идее, за кепкой должен прийти. А нет – так он один… но к пьянчуге бабке не вернётся. Она там квасит со своими дружками, а его гонит вон… Павел уже свыкся с мыслью, что, не приди он вовсе, она вряд ли бы заметила это раньше, чем через пару дней. А и заметив – не расстроилась бы… он только одного не мог понять точно: бабку оставили присматривать за ним, или его за ней? Ему давно казалось, что второй вариант ближе к истине.