Маргарет МакМиллан
Национальные противоречия не только приводили к вспышкам уличного насилия, но и до крайности затрудняли работу обоих парламентов Дуалистической монархии. Политические партии, создаваемые на основе языка и этнической принадлежности, были по большей части заинтересованы лишь в защите этнических же интересов, а потому блокировали работу, которая не служила этим целям. Депутаты дули в трубы, звенели колокольчиками, били в гонги и барабаны, бросались чернильницами и книгами — все для того, чтобы заткнуть рты оппонентам. Обструкция стала обычным приемом — в ходе одного из самых известных случаев такого рода немецкий депутат выступал подряд двенадцать часов, лишь бы только не дать чехам возможности добиться в Богемии и Моравии равных прав для чешского языка.
…
Внимание общества сосредоточивалось на пустяках — на том, как в Опере поссорились чешский и немецкий исполнители, на драке, которая произошла в парламенте из за назначения какого то чиновника в Богемии, на достоинствах последней оперетты или на продаже билетов для благотворительного бала»
Кроме того, Венгрия проблемна сама по себе. В отличие от Австрии, в Венгрии крайне развито национальное чувство, венгры — горды и ранимы одновременно. Их предки пришли на равнину Дуная с гор Урала, их язык не похож ни на один европейский — но они не желают ассимилироваться и гордо практикуют свой язык и свои обычаи (чем, кстати, сильно отличаются от русских, например, если русский язык легко вбирает иностранные слова, то венгры — никогда не делают чужое слово частью своего языка, они придумывают свое и так же с обычаями). Если Австрия уже перешагнула из феодализма в новый буржуазный мир — то в Венгрии феодализм и феодалы все еще очень сильны, и земли других народов (словаков, румын, хорватов) воспринимают как свои вотчины. Все это воспринимается другими народами как национальное оскорбление — но одновременно с этим они перенимают дурные привычки венгерского феодализма. Феодальные земли всего через пару десятков лет окажутся крайне восприимчивы к идеологии фашизма.
Маргарет МакМиллан
Целый ряд венгерских политических лидеров и их сторонников последовательно стремились к тому, чтобы шаг за шагом сделать значительную часть армии империи более «венгерской» — с чисто венгерскими полками во главе с говорящими по-венгерски офицерами и под венгерскими же знаменами. Такие меры угрожали целостности и эффективности армии — кроме того, как указывал французский военный атташе, нужного количества пригодных офицеров все равно не было в наличии. Когда Франц Иосиф попытался успокоить страсти и в 1903 г. провозгласил, что его армия пронизана духом единства и гармонии, а ко всем этническим группам относятся с равным уважением, это лишь подлило масла в огонь. Венгерские националисты в Будапеште ухватились за то, что «этническим» по-венгерски прозвучало как «племенным», что, конечно, было сочтено смертельным оскорблением
…
Последнее было связано с тем, что и у самих венгров имелись затруднения в области «национального вопроса» — затруднения, которые они до того момента успешно игнорировали. Венгры, или, как они сами предпочитали называться, мадьяры, представляли собой лишь незначительное большинство обитателей страны, но строгие ограничения избирательного права гарантировали им почти полное господство в парламенте. К 1900 г. национальные движения (сербское, хорватское, румынское) охватили Венгрию, и такое отсутствие представительства в органах власти лишь усиливало их. Дополнительным поводом для недовольства было принудительное насаждение венгерского языка в школах и присутственных местах. В те годы национализм усиливался повсюду — как внутри Австро-Венгрии, так и вне ее. В 1895 г. в Будапеште собрался Конгресс национальностей, который потребовал, чтобы Венгрия была провозглашена многонациональным государством. Венгры отреагировали на это с гневом и тревогой. Даже сравнительно либерально настроенный Тиса попросту не мог принять того факта, что внутри Венгрии существуют и другие национальности, обладающие собственными законными интересами. С его точки зрения, те же румыны (за исключением радикалов) были кем-то вроде крепостных крестьян и хорошо знали свое место: «Я знаю, что это кроткие, мирные люди — они уважают дворянство и благодарны за любое доброе слово»