Однако мы, молодые люди, с головой ушедшие в наши литературные амбиции, мало обращали внимания на опасные изменения в нашей стране: мы знали лишь книги и картины. У нас не было ни малейшего интереса к политическим и социальным проблемам: что значили все эти резкие перепалки в нашей жизни? Город приходил в волнение от выборов, а мы шли в библиотеки. Массы восставали, а мы писали и обсуждали стихи. Мы не видели огненных знаков на стене, мы беспечно вкушали, как во время оно царь Валтасар, от всех изысканных яств искусства, не видя впереди опасности. И лишь когда через десятилетия обрушились стены и нам на голову рухнула крыша, мы осознали, что фундамент давно уже подточен и вместе с новым веком начался закат индивидуальной свободы в Европе.
Внешняя политика Империи — характеризуется переживанием упадка и поиском новых возможностей. На западных рубежах экспансия не только пресечена — но и потеряно многое из того что получено ранее. Утеряны итальянские владения — причем Италия, объединившаяся в национальное государство — с вожделением посматривает на берега Адриатики и ведет активную пропаганду среди их жителей. Слово «ирредента» — относится именно к этой местности, и именно из-за Триеста — Италия вступит в Великую войну на стороне держав Согласия, и именно из-за этого — три года будет идти война в горах, практически у нас неизвестная, поражающая чудовищным количеством жертв при минимальном результате.
Битва при Садовой — положила конец влиянию немецкого элемента Империи на происходящее севернее, и ответило на вопрос, кто будет во главе возрождающейся единой немецкой нации, Берлин (а точнее, Кенигсберг) или Вена. Немецкая нация стала возрождаться как целое на основе Пруссии. И что еще хуже — немцы Империи тоже захотели самоопределиться, из немецкой австрийской партии — выйдет Адольф Гитлер с его человекоубийственными национальными практиками.
Лозунг «Империи 60 миллионов» выдвинутый в начале 20 века — предполагал расширение прежде всего в сторону Балкан, что предполагало весьма легкое «подбирание осколков» европейских владений гибнущей Османской империи. Но здесь на пути Австро-Венгрии стали Болгария и Сербия — два народившихся национальных государства. И — куда менее известное, но стратегическое направление расширения Империи — за счет России. Прежде всего — Польша и Украина.
https://www.socionauki.ru/journal/articles/143566/
Начало XX в. в Европе ознаменовалось резким усилением внимания к украинскому вопросу. Идеи и концепции украинского движения, восходящие к революционным событиям 1848 г., а от них — к польской шляхетской идеологии сарматизма, стали реакцией на многовековое подчиненное положение украинского населения по отношению к представителям власти из числа местных элит. Вместе с тем со временем украинские требования по недопущению русского и польского влияния в Галиции переросли в отдельную идеологию, ставившую своей целью создание независимого государства украинцев. Видоизменявшееся на протяжении нескольких десятилетий самосознание галицийских украинцев привело к деформации ментальности целых этнических групп и появлению уже не первого поколения людей, для которых то, что мы сейчас именуем украинским национализмом, было не политической платформой, а психологией. При этом главной проблемой украинского движения оставалось отсутствие идеологической однородности его доктрины, что заставило его приверженцев обратиться к мифотворчеству, выдающимся событиям национальной истории и идеям нерушимости национального государства. По выражению британского исследователя Бенедикта Андерсона, «волшебство национализма» заключалось именно в том, «чтобы превратить шанс в предназначение» (Anderson 1983: 19).
…
Тем не менее, со временем акцент противодействия полностью сместился в сторону России. Русины и русские стали обозначаться как представители двух диаметрально противоположных рас: первые относились к истинным наследникам славянских племен, вторые — к потомкам непонятного племенного конгломерата, включавшего в себя финно-угров, прибалтов и монголов (Subtelny 1988: 52–53). Галиция в этой связи именовалась «заслоном от угрожающих нашей западноевропейской культуре нецивилизованных восточных народов» (Kessler 1916: 39). Излюбленным приемом официальной австрийской пропаганды стало противопоставление Европы и России как наследниц разных частей Римской империи: России — деспотичной Византии, Европы — благородного Рима (Schmidt 1914: 5–6). К Европе в данном случае относили и Украину, которая «была слишком прочно привязана к западноевропейской культуре, чтобы с легким сердцем подчиниться насилию азиатского деспота» (Puluj 1915: 11).