– Кто же заговорщики на этот раз?
– Сам цезарь Август!
– Он? Но против кого?
– Выслушай меня.
И тут Фабий Максим стал рассказывать Мунацию подробно о поведении Тиверия после триумфа и все эпизоды, которыми сопровождалась смерть Скрибонии, не скрыв перед Мунацием и разговор Августа с умершей, обещание, данное им ей, словом, все, что известно уже читателю. Затем Фабий продолжал:
– В день похорон Скрибонии Август, запершись со мной в своей сиракузе, сказал мне:
– О Фабий, ты слышал последние слова Скрибонии.
– Да, – отвечал я, – и твои клятвы.
– Могу ли я изменить им?
– Разумеется, не можешь, – заметил я.
– Следовательно, подумаем о средстве для выполнения их.
После этого он высказал мне свое намерение отправиться на остров Пианозу, к Агриппе Постуму, возвратить его из ссылки и объявить своим наследником.
– Он сын твоей Юлии, – сказал я ему, – и ты усыновил его.
– Но это усыновление, – возразил Август, – уничтожено сенатом.
– Потому что этого ты сам желал; оно будет восстановлено по твоему приказу.
– Каким же образом, – продолжал он, – оправимся мы в Пианозу?
– Разве нет у тебя трирем, либурн, не весь ли флот под твоей командой?
– Нет, если это станет известным, Ливия поднимет небо и землю против меня; Тиверий, пожалуй, возвратится на Родос, а ты ведь знаешь, как привязано к нему войско. Необходимо тайным и частным образом совершить поездку на Пианозу; но к кому обратиться в данном случае?
Он призадумался над этим вопросом и стал советоваться с самим собой; тут вспомнил я о тебе и отвечал:
– Есть один человек, который в данном случае мог бы быть нам полезен, но этого человека, о, цезарь, ты оскорбил до глубины души и сделал несчастным.
– Его имя?
– Кай Мунаций Фауст, из Помпеи.
– Это тот, которому я отказал возвратить вольноотпущенницу Юлии?
– Тот самый.
– Теперь он может получить ее.
– В таком случае, дело сделано.
Этими словами Фабий Максим закончил изложение своего разговора с Августом.
– Но, – возразил было на это Мунаций Фауст, – обманутый однажды в своей надежде…
– Понимаю, – перебил его Фабий Максим. – Неволея Тикэ будет доставлена тебе сегодня же, а завтра ты отправишься в Кампанью, чтобы взять Августа на свое судно.
Мунаций Фауст вскочил на ноги и прошептал взволнованным голосом:
– Итак, она…
– Она здесь с моими людьми, в гавани. Согласись же доставить на своем корабле Августа и меня на Остров Пианозу, но таким образом, чтобы никто не знал, кого ты везешь!
Фабий Максим предполагая, что Мунаций Фауст не задумываясь примет его предложение, был очень удивлен, встретив возражение.
Вновь покачав головой, Мунаций Фауст отвечал грустным тоном:
– О, Фабий, знают боги, как желал бы я согласиться на твое предложение, чтобы получить мою Тикэ и осуществить, таким образом, мечту столь долгих лет, сновидение бесконечных ночей; но тебе не известно, что случилось в эти последние дни в моем несчастном городе? Завтра падут там головы лучших его юношей по приказу Августа. Я и мои сограждане можем снести несчастную участь, постигшую нас; но никогда мы не позволим себе быть добровольными жертвами. Он так же несправедливо поступил против жителей Помпеи, как несправедливо удержал в неволе свободную Тикэ. Возвращайся к нему, Фабий, и скажи ему, что между цезарем и Мунацием Фаустом не может быть никакого договора.
– Подожди и не горячись. Цезарь вручил мне громадные права.
При этих словах Фабий Максим вынул дощечки и, написав на них несколько строк, сказал Мунацию:
– Позови самого верного из твоих слуг.
Мунаций Фауст призвал управляющего его домом, и Фабий Максим, закрыв дощечки, проговорил:
– Отнеси это к судебным дуумвирам и получи от них ответ.
Управляющий вышел.
– Это приказ дуумвирам прекратить судебное разбирательство. Август находится на моей вилле, в Геркулануме, и завтра тюрьмы будут пусты.
– Но ужасен налог, какому подвергся город.
– Налог будет снят.
– Что говоришь ты?
– Клянусь, что будет так: я знаю душу Августа.
– Пойдем теперь к Тикэ; я готов исполнить приказания Августа и твои.
– Не торопись: все дело должно быть сделано без шума; я пойду за Неволеей.
С этими словами Фабий вышел из дома Мунация через заднюю дверь.
Мунаций же Фауст, не будучи в состоянии скрыть свою радость, разбудил своих слуг и приказал им осветить и надушить комнаты и приготовить стол. Все это было быстро исполнено.
Не прошло и получаса, как Фабий Максим уже возвратился в сопровождении женщины, лицо которой было скрыто под покровом.
Слуги приняли их с почтением, и когда Мунаций Фауст, идя к ним навстречу, полный блаженства, открыл Тикэ свои объятия, она бросилась к нему с криком, выражавшим беспредельную радость.
Несмотря на прошедшие годы и испытанные страдания, Неволея Тикэ все еще была очень хороша: время сделало ее формы, быть может, еще более роскошными.
Не стану описывать первые мгновения этого свидания.
Фабий, собираясь оставить их, чтобы возвратиться на привезшее его в Помпею судно, спросил у Мунация:
– Счастлив ли ты теперь?
– Так, как не могут быть счастливы даже боги, – отвечал Мунаций. – Это моя жена и моя повелительница!
– Uxoris loco non uxoris jure, – вот что только жаль! – заметил Фабий, намекая на известный уже читателям закон, запрещавший лицам высшего класса жениться на вольноотпущенницах, которые могли быть лишь их наложницами. Считаю не лишним заметить, что это слово в то время не имело такого дурного значения, как ныне. Наложничество было в ту эпоху допускаемо законом между лицами, которые не могли вступить между собой в обыкновенный брак; так, например, сенатору и его потомкам, а таковым был Мунаций Фауст, запрещалось вступать в брак не только с невольницей, но и с вольноотпущенницей; но так как такие союзы были в эпоху нашего рассказа уже очень часты, то законы даже покровительствовали в то время наложничеству.
На замечание Фабия Максима Мунаций Фауст отвечал:
– Так говорит закон писаный; но закон моего сердца делает ее для меня более, нежели женой; он делает ее повелительницей надо мной и всеми, повинующимися мне.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Остров Цианоза
Обещание Фабия Максима было исполнено; на другой же день в Помпее получен был манифест императора Августа о помиловании лиц, находившихся в тюрьмах за беспорядки во время муниципальных выборов, и о сложении с города наложенных на него, по поводу этих беспорядков, страшных налогов.
Этот манифест вызвал всеобщую радость, которая была тем более искренна, что милость императора была для всех совершенно неожиданна; но причина ее скоро стала известной в небольшом городе.
Сперва сами дуумвиры сообщили, что дощечки за императорской печатью, полученные ими, были доставлены одним из служащих у Мунация Фауста; потом в городе узнали, что в тот же вечер в гавани видели либурну мизенской флотилии, таинственно вошедшую в гавань и ушедшую из нее поздно ночью; говорили, что на этой либурне в Помпею приезжали важные государственные особы, говорили также, что в ту же самую ночь Мунацию Фаусту отдали давно любимую им женщину и отдали ему ее самым неожиданным для него образом. Сопоставляя все эти обстоятельства, общая молва, несмотря на упорное молчание Мунация Фауста, стала приписывать ему причину милосердия Августа и в нем увидела спасителя осужденных и города.
Но жителям Помпеи оставалось непонятным, каким образом Мунаций Фауст, известный своими независимыми убеждениями и странными похождениями, поставившими его во враждебные отношения к самому государю, мог быть посредником между ним и городом.
Ввиду этого, совершенно естественно, что находились люди, которые сомневались, чтобы милосердие цезаря было делом нашего навклера, а приписывали ее исключительно великодушию цезаря.