— Майне херрен! Мы говорим девятнадцатому веку ауфвидерзеен!..
Тут он в очередной раз потерял мысль. Раздался смех и возгласы: «Не давать больше шампанского!»
Угроза возымела действие, Адольф Юлианович ожил вторично и прокричал прямо с последним боем часов:
— Да! Так вот! Да здравствует век двадцатый! Век мира, гуманизма и процветания России! Ура! Хайль!
Все закричали «ура», ударили бокалами в пол и бросились поздравлять друг друга, хрустя подошвами по хрустальной крошке:
— Ура–а-а! Господи, дождались! Поздравляем, господа! Увидим небо в алмазах!
Кто‑то бросился к Нине и, пользуясь суматохой, поцеловал ее не совсем святочным поцелуем. Путиловский хотел обидеться и взревновать, но передумал и тоже включился во всеобщий поцелуйно–шампанский хоровод. Затрещали хлопушки, дождем посыпались конфетти, ленты серпантина вязали всех по рукам и ногам.
Профессор Энгбрехт ринулся к роялю, и первые же бетховенские аккорды заставили Путиловского простить профессору все его косноязычие. Неизвестно, как там в мире дифференциального исчисления, но здесь, за роялем, профессор был вне конкуренции. Мощным баритоном он запел, и все подхватили «Оду к радости». Немцы и обучавшиеся в немецких университетах пели дружно и со знанием слов, доморощенные же только мычали мелодию, иногда вплетая знакомые повторы… Осененная музыкой немецкого гения, Россия плавно и торжественно вплыла в следующее столетие.
…Они пьют чай на веранде, а мимо с пастбищ возвращаются тучные коровы, бренча колокольчиками. Провизор очнулся — дверной колокольчик звенел уже давно. «Кого это черти несут?» Со стоном разогнувшись, он поплелся к дверям. Дежурство есть дежурство, ничего не попишешь. Кому‑то стало так плохо, что не поленился идти в аптеку.
За матовым стеклом двери маячили четыре странные фигуры с песьими мордами.
— Отворяй, отворяй, человеку плохо! — настойчиво барабанил по стеклу некто в барашковой шапке с нечеловеческим лицом.
Провизор распахнул дверь, и его взяла оторопь: нечеловеческое лицо придвинулось близко–близко. Засим последовал сильный удар фунтовой гирькой по голове, и последней эмоцией провизора стало удивление. Изразцовый аптечный пол вырос перед его глазами, закрутился и пропал.
Топаз перешагнул через мягкое тело и снял маску. Туз и Чухна быстро втащили провизора, усадили его на стул и стали приторачивать к стулу кожаными вязками. Викентьев удовлетворенно вздохнул и оглядел до чертиков знакомые шкафы с готовыми лекарствами, кассу и прилавок, за которым он бесцельно провел шесть месяцев своей драгоценной жизни.
— Ну–с, вы даже не подозревали, чем все это для вас обернется…
С этими словами Викентьев, не снимая маски, открыл саквояж, достал оттуда припасенный шкворень и легонько ударил им по ближайшей витрине.
Топаз у кассы зверем обернулся на стеклянный перезвон, но тут касса мелодично звякнула и открылась…
Под звуки рояля, взявшись за руки, гости и хозяева с Кларой во главе длинной змеей–вереницей плавно скользили по анфиладе комнат. Проплясав со всеми в кабинет, хвост змеи, состоящий из Нины и Путиловского, оторвался и остался сам с собой.
— Клянусь, — переводя дыхание, прошептал Путиловский в очень коротком перерыве между поцелуями.
— Да?
— Ты никогда не пожалеешь ни о чем!
— Дурачок! — засмеялась Нина. — Я ни о чем не жалею! Какой же ты у меня дурачок…
Тут же, как чертик из табакерки, возник восточный мудрец с лицом Франка:
— Вот видишь, Пьеро, ты уже и дурачок! А что ждет тебя в будущем?
— Алекс! Алекс! — раздался воркующий голос Клары.
— «Вот что ждет тебя в будущем», печально сказал мудрец и растворился в воздухе… — и с этими словами Франк схватил Нину за руку, — вместе с красавицей!
— Догоняй! — крикнула Нина и побежала вслед за Франком к елке.
Но Павел Нестерович вместо этого подошел к окну, раздернул темно–зеленую бархатную штору и погасил свет в кабинете, чтобы лучше видеть ночной Петербург. Дом стоял на Английской набережной, окнами на Неву, видно было далеко. Со Стрелки Васильевского острова пускали фейерверки. Полыхали факелы на Ростральных колоннах. Дневное ощущение счастья не ушло, но к нему прибавилась тайная тревога за судьбу этой девушки, этого дома, этого города и всей громадной страны.
Новый век, подобно гигантскому кораблю, начал плавание. И как в любом плавании, первые секунды и минуты всегда страшат неизвестностью. Что там, в темноте? Уже потом придет привычка и вахты превратятся в рутину… Однако сейчас эта странная тревога возбуждала Путиловского, призывая к действиям. Но каким? Он тряхнул головой, прогоняя наваждение. Все хорошо! Он любит и любим! Что тебе еще надобно, человече? И внутренний голос смолчал.