Вначале в стенке, отделяющей ее убежище от соседней комнаты, кто‑то быстро сделал несколько аккуратных дырочек, из которых торчали лучики пыльного света. Все это сопровождалось ужасными ритмичными ударами в таз, потом без остановки раздался звон стекла и кто‑то завизжал от боли.
На мгновение все стихло, и Нина уже решила потихоньку выбираться отсюда, как удары в таз возобновились и в комнату впрыгнул Яков с револьвером в одной руке и деньгами в другой. За ним так же быстро вскочил второй, совсем незнакомый человек, обернулся и несколько раз выстрелил в закрытую дверь, отчего пыльных лучиков в полутемной лаборатории стало в два раза больше.
Наступила тишина, и Нина поняла, что она кричит на одной пронзительной ноте. Второй человек жестко зыркнул желтыми глазами в ее сторону, руками что‑то механически делая с револьвером. То же делал и Яков, совсем не смотревший на нее. Деньги он держал в зубах, они ему мешали, а спрятать пачку в карман он не догадывался. Нина замолчала, чтобы не мешать им своим криком.
Перезарядив наган, Викентьев стал рвать на себя ковер, закрывавший запасной выход. Топаз, мгновенно оценивший действия Викентьева, схватил за руку упирающуюся Нину, оторвал ее от стенки и рывком поставил перед дверью, затем распахнул дверь и из‑за спины Нины выстрелил два раза. Но в первых дверях уже никого не было. Мертвый Батько лежал поперек ступенек, а два городовых прижались к ближней стенке и не были видны Топазу.
Он догадался об их местоположении, выстрелил сквозь переборку по два раза в обе стороны от Нины и попал: один городовой свалился с пулей в животе. Топаз прислушался: было тихо, лишь подстреленный внятно стонал «Мама…».
Викентьев распахнул заднюю дверь — оттуда пахнуло сырым холодом. Он вынул пачку изо рта, положил в карман. Топаз выжидаючи смотрел на открытую дверь. Тишина. Вроде никого. Викентьев метнулся было к саквояжам, но Топаз угрожающе замахнулся, и Викентьев забыл про саквояжи. Нина, ни жива ни мертва, застыла в проеме… И тут в пробитой двери мелькнуло родное лицо Павлуши. Нина протянула к нему руки: Господи, наконец‑то, избавь же меня…
Подбегая к выбитой наружной двери, Путиловский уже видел весь расклад: Медянников стоял на коленях у окошка, а на штурм пошли Батько и двое городовых. Держась чуть в стороне от проема, Путиловский по застывшему телу Батько понял, что тот подстрелен и не может двигаться. Берг грамотно держался с противоположной стороны.
Медянников выстрелил прямо через стекло и, сквернословя, локтем стал высаживать осколки, мешающие ему видеть и стрелять.
— Второй выход? — прокричал Путиловский Медянникову.
— Ждут–с! — проорал Медянников в ответ и дважды выстрелил внутрь полуподвала.
Батько перестал загораживать вход, кулем свалился на пол, и городовые по очереди пропали внутри. Медянников вскочил на ноги и проворно побежал крабом во двор, встречать долгожданных гостей.
А Путиловский занял его место у окошка. Несколько секунд царила пугающая тишина, потом он уловил истошный женский вопль. Видно было, как вторая дверь распахнулась и чья‑то рука вытолкала в проем женскую фигуру.
По бокам от этой фигуры застыли двое городовых. Вдруг один из них схватился за живот и упал. И тут же донеслись четыре глухих выстрела: стреляли сквозь тонкую стену наугад и в одного попали. Путиловский наклонился пониже, почти упал на колени — и увидел лицо женщины. Это была Нина!
Он мгновенно вскочил и одним прыжком влетел в лестничную нишу, внизу которой была проломленная дверь. Нина стояла в пяти метрах от Павла, протягивая к нему руки… Мгновением раньше за углом началась просто‑таки пулеметная стрельба.
Путиловский сделал два шага вперед, переступая через массивную фигуру лежащего Батько, и в эту секунду силуэт Нины озарился ярким свечением, вся стена на глазах стала покрываться трещинами и выпячиваться в сторону Путиловского. Нина, не переступая ногами, как будто плыла ему навстречу по воздуху, подхваченная все сильнее разгоравшимся позади нее сине–золотым сиянием. Звуков было не слышно… потолок стал приближаться, и все накрыла темнота…
Как только Топаз сунулся в открытую дверь, тут же из черноты двора началась регулярная стрельба. Стреляли с трех точек, причем очень плотно, с двух рук, на поражение. Первой же пулей Топазу раздробили позвоночник, и он рухнул на ступени, но не смирился, а, оскалив зубы и крича что‑то совсем невнятное, стал палить по огонькам выстрелов.