И вот кабинет Четвертакова, как наиболее вместительный, заставлен разнокалиберными стульями, а во главе занимающего половину кабинета стола восседает Сам — в данном случае, Морданов. Я сижу не у стола, а в кресле возле стены — подальше от надзирающего ока и отчаянно пытаюсь не уснуть. Глаза то и дело закрываются, настаивая на замене нудных отчитываний приятными сновидениями. Юбка на мне та самая, укороченный вариант, ногу на ногу. Коллеги косятся, но умеренно, не забывая вовремя отводить алчущий взгляд. Один лишь Морданов пялится и пялится. Нагло, умудряясь сочетать во взгляде одновременно желание и пренебрежение. Мол, трахнуть бы тебя, телка, хоть на что-то сгодишься. Бесит. Доводит меня до того, что я внаглую, на виду у изумленной публики (впрочем, публика мало что в этом понимает) начинаю его сканировать. Мои худшие подозрения оправдываются. Могла бы и не рисковать. Я, действительно, для него лишь кусок пригодного для употребления мясца — тупенькая предназначенная лишь для подстилки тушка. Пережить сие для меня затруднительно.
— Ну что, — произносит он, — подводя итог как всегда «плодотворной» работы, — есть у Вас какие-либо вопросы или предложения?
Поднимаю руку.
— Есть, — говорю.
— Да? — удивляется.
— Перестаньте, Александр Игоревич, мои коленки рассматривать. У меня от Вашего взгляда мурашки по коже бегают.
Переживаю момент краткого триумфа, когда взгляды всех присутствующих на данном собрании лиц, за исключением некоторых уснувших, поворачиваются в мою сторону.
А Морданов бледнеет, поджимает губы и произносит таким тихим, но прямо-таки режущим металл голосом:
— Хорошо, Майя Алексеевна, я постараюсь более не доставлять Вам неудобств.
— Благодарю, — отвечаю, но что-то голос сипит как-то. Боюсь, что никто меня так и не услышал.
Не могу сказать, что совершала я сей шаг, не обдумав его последствия. Нет! Совершенно ясно представляла я себе, чем мне грозит подобная эскапада, но даже попытки удержать себя не предприняла. Просто, видимо, захотелось себя порадовать. А потом будь, что будет, и надеюсь лишь на то, что приобретения иногда выглядят как потери.
Глава 2
Через пару дней вызывает меня к себе Четвертаков. Вид у него такой слегка подувявший. Как же, нашего полубожка посадили на время проверки на короткий поводок и пинают периодически за имеющиеся в хозяйстве (кто не без греха) упущения. И даже я у него сейчас былых ярко выраженных негативных эмоций не вызываю. Морданов здесь же, желает обрадовать меня лично, не доверяет, видимо, столь почетную миссию хотя и неплохо себя зарекомендовавшему, но все же недостаточно опытному Четвертакову. "Наверное, у меня аллергия на начальство" — думаю я, усаживаясь в кресло у стола шефа и готовясь к получению касающейся меня информации. Суть ее в следующем.
Оказывается, недостойна я почетного звания инквизитора, особенно такого, который за своими коллегами должен надзирать. Репутация у меня не очень чистая (не сказать — хуже), поведение недостаточно почтительное, статус Мастера какой-то неопределенный, но что хуже всего — пол не тот. Угораздило родиться меня женщиной, и ничего тут не поделать. Впрочем, учитывая образование, стаж работы, былые (а они все же были) заслуги перед отечеством, а также то, что Мастера Идеи на дороге вообще-то не валяются, отчаянно морщась и разбрызгивая слюну, Морданов решает предложить мне должность кадровика. Здесь же в СИ.
Забавно.
Я соглашаюсь, возможно, потому, что мне здесь нравится, а, возможно, потому что мое присутствие не устраивает Морданова. Мерзкая у меня натура, что ни говори. Четвертаков отчаянно прячет взгляд, но я-то вижу, что он испытывает облегчение. Все же я представитель старой гвардии, и лично мне его драгоценная задница гораздо дороже этой новой — еще не обтесавшейся.
И все же, это не понижение в должности. Это, практически, слив меня, любимой в городскую канализацию. Вышка, Академия, курсы повышения, уровень мастерства — все побоку. Заставить меня заниматься кадрами — все равно, что немецкой овчарке бантик на шею повязать и лоточек с песком поставить. А что? И выгуливать не надо, и кусать некого.
Но ничего. Я стерплю. Я — терпеливая.
Вскоре имею возможность ознакомиться с новыми должностными обязанностями. В них входит, помимо оформления приказов и ведения личных дел, консультирование нескольких назначенных по приказу инквизиторов по всяким сложным правовым вопросам, а также, в случае необходимости, оказание им помощи в давлении на допрашиваемых. Помощи Мастера, я имею в виду. А это уже странно. Это уже совсем из рамок делопроизводства выпрыгивает.
Сделали из меня гибрид секретарши с палачом.
Помимо меня на этой должности числится еще два человека, но фронт работ у всех нас разный и с людьми мы тоже работаем каждый со своими. Подопечные мои особого восторга не испытывают, когда я к ним со своими советами лезу, но пока терпят. В конце концов, не такая уж я идиотка, могу и полезное что-нибудь подсказать.
ОВР мой расформировывают, специалистов раскидывают по разным углам здания. На удивление оказывается, что с Инной Аркадьевной, с которой мы поддерживали сугубо деловые отношения, вполне можно общаться и в неформальной обстановке. Порой она забегает ко мне в кабинет — он на втором этаже, рядом с лестницей — потрепаться.
Гляжу вот на Инну и сердце кровью обливается. Жертвы Освенцима, увидев эту молодую даму, собрали бы, наверное, хлебный паек со всего лагеря и ей предложили. Потому как гибнет человек во цвете лет — и видно это невооруженным глазом.
— Покушай, — говорю, — хотя бы хлебушка. Бутербродик вот возьми.
— Нет, — отвечает, — нельзя мне хлебушек. А бутербродик твой вообще — пища нездоровая. Кашки надо есть на воде и минералкой их запивать. Без газа. И вообще, о душе надо думать.
Вот она о душе только и думает. А все почему? Потому что вернулась она из, тьфу, чуть не сказала лагеря, из санатория, где активно оздоравливала свой, видимо начинавший уже рассыпаться на части, двадцатичетырехлетний организм. Худенькая, как палочка, голубенькая, как Снегурочка. На исхудавшем угловатом лице — большие-большие туманные глаза.
Санаторий находится относительно недалеко. Порядка четырехсот километров.
По слухам, впрочем, слухи исходят в основном от Инны, так что можно назвать их почти правдой, так вот по слухам, это небольшое заведение для избранных. Избранными же считаются не те, кто обладает какими-то там особыми связями или наибольшим влиянием, нет, это люди, умудрявшиеся путевку в это заведение достать, то есть те, которые реально озабочены. Чем? Трудно сказать. Говорят, там быстро худеют. Солидные дамочки, обеспокоенные выпирающими из-под одежд телесами так и рвутся в эти благословенные места. Мало что останавливает их — мечтающих приобрести желанные габариты, встряхнуть стариной, и, чем черт не шутит, обзавестись кем-нибудь новым, молодым, сочным. Впрочем, забегаем мы как-то слишком далеко. Да и домыслы это, не более чем домыслы.
Правда в том, что уезжают в Монастырскую тишину люди с трещинами. И потому, хотя Инна отнюдь не относилась к страдающим лишним весом личностям, тянуло ее туда. Там надеялась она обрести покой. И обрела, должно быть…
— Ты знаешь, — задумчиво произносит Инна перед самым отъездом, — сколько туда всего нужно, это же просто кошмар.
Она показывает мне список, и я действительно ужасаюсь. Одних только сушеных травок Инке следует везти с собой воз и маленькую тележку.