— Заметь, тебя не взяли даже на рождественский бал, куда берут почти всех институток. Почему ты думаешь, что Императрица даст тебе свой вензель?
— Ты хочешь сказать, что я не подхожу им? — неуверенно выдавила я. С каждой секундой я чувствовала себя рядом с ней все более и более слабой и беззащитной. Будто бы смертный раб говорит с господом богом на великом суде.
— Да, Анна, — с удивлением я отметила, что она знает, как меня зовут. — Они берут тех, кто достиг огромных высот в каком-то искусстве или очень и очень хорош во всех. Так что если у тебя нет дяди великого канцлера или камергера, думаю, тебе лучше искать альтернативы, — ее слова произвели на меня тот же эффект, что и разговор с Жуковской пару дней назад.
Неужели я и в самом деле не была настолько хороша, насколько предполагала? Возможно, даже не столь талантлива, способна и дисциплинирована, чтобы стать фрейлиной. Неприятная правда начала медленно доходить до моего сознания. И это было очень неприятно. Афанасия молчала, дав мне время осознать собственные заблуждения, но уже спустя пару минут я вновь заговорила. На этот раз значительно поубавив гонор:
— И что же мне делать?! Быть фрейлиной — это единственная моя мечта!
На мой вопрос Афанасия усмехнулась, а затем, подумав несколько секунд, произнесла:
— Ты знаешь, я слышала одну такую чудесную фразу: если хочешь чего-то добиться, лучше всего молчать и улыбаться. Да и вообще, люди, которые много болтают — заканчивают на виселице.
— И что? Молчание поможет мне исправить текущее положение? — возмутилась я из-за абсурдного, на мой взгляд, ответа.
— Нет, текущее положение тебе поможет исправить усердная работа, а вот на будущее мой совет тебе пригодится, — девушка слегка улыбнулась и, явно намереваясь закончить разговор, отвернулась к своей книге. Но я была слишком возбуждена, чтобы отпустить ее так просто.
— Как ты думаешь, у меня есть шанс?
— Да, — произнесла она, задумчиво проводя рукой по странице, явно считая, что наш разговор исчерпал себя.
Девушка явно плохо знала меня, ведь в следующую секунду, когда на меня снизошло озарение и я сумела признать собственные заблуждения, мне вновь понадобились ее советы
Я бросилась к ней на встречу, пища от радости, и только внезапно всплывшие в памяти правила этикета, остановила меня от объятий, в которых я хотела задушить свою новую знакомую.
— Фаня! Спасибо тебе огромное! Ты вселила в меня надежду!
Она покосилась на меня, как на не совсем здоровую, кроме того всем своим видом намекая, что мне следовало бы ее дослушать.
— Только ты должна понимать, что происходящее во дворце и то, к чему тебя готовят здесь — это две поразительно разные вещи. И твой успех там нисколько не будет зависеть от того, насколько ты старательна и прилежна.
Но я уже не слышала девушку, и из всего сказанного в голове запечатлелось лишь одно: у меня был шанс стать фрейлиной и Афанасия, одна из лучших учениц Института, верила в меня.
Я знала Афанасию один вечер, и у меня совершенно не было оснований безоговорочно доверять ее советам. Но она была как никто убедительна. Все, о чем она говорила было просто, логично и понятно. Все было сказано без прикрас и фальши. Это пробуждало во мне чувство уважения к этой девушке.
Я не любила просить о помощи, тем более у малознакомых людей, но разговор с Афанасией стал для меня настоящим прорывом. Да и, к тому же, она все равно в какой-то мере была для меня авторитетом, поэтому я рискнула спросить:
— У меня не очень хорошо с французским, если я буду просить тебя о помощи, ты не откажешь мне? — я чувствовала себя очень неловко. Еще пару минут назад я ощущала себя центром вселенной, а теперь осознала, что я даже не на периферии. — Пожалуйста, это очень важно для меня. Я знаю, что, наверное, это навязчиво с моей стороны, но мне правда нужна твоя помощь.
— Только с французским ли? — поинтересовалась Фаня с ухмылкой, а затем, кивнув в сторону исписанных листов, раскиданных по столу, продолжила, — судя по всему, с английским тоже так себе.
Я виновато пожала плечами. Возможно, в тот момент девушка надеялась, что мой энтузиазм продлиться не больше, чем пару дней. И тогда, я бы отстала от нее со своими призрачными мечтами. А может, мое раскаяние произвело на нее впечатление, потому что голос всеобщей любимицы Института заметно смягчился, а потом я услышала:
— Давай, я посмотрю, что там у тебя не получается.
***
С этого момента в моей институтской жизни начался новый этап. Жуковская, Афанасия, пропущенный бал и презрительные взгляды воспитанниц теперь не злили меня, а наоборот, напоминали о том, кем я должна стать. И с этими мыслями я взялась за работу так усердно, как стоило начинать с самого первого дня.
Страшно было от мысли, что мне не хватит времени, чтобы наверстать все упущенное за эти годы. Однако другой возможности добиться успеха я не видела.
Естественно, мне приходилось работать гораздо старательнее, чем большинству институток. Многие вещи не давались мне также легко как некоторым, например, Бетти. Милой на личико, и достаточно пухленькой девочке, которая была любимицей преподавателей, обладала феноменальной памятью, и с любого урока иностранного языка выходила уже готовой к следующему. Мне же приходилось пробираться по ночам в библиотеку и сидеть там до утра, через силу запоминая то, что кому-то удавалось поймать на лету. Так я подтянула английский.
С французским было сложнее, но с этим мне помогала Фаня. После нашего разговора в библиотеке я только и делала, что бегала за ней, упрашивая помочь с языками. Иногда было ощущение, что меня стало слишком много в ее жизни, и за излишнюю навязчивость становилось стыдно. Однако Фаня никогда не отказывала мне.
Постепенно, из средней ученицы я превратилась в институтку чуть выше среднего. Позже и это перестало меня удовлетворять. Было все сложнее и сложнее обгонять своих соперниц и справляться с тем, что раньше казалось невозможным, но каким же нереальным мне казался тот миг, когда, я узнала, что в Институте появились девушки, для которых и я стала музой.
С Фаней мы, как и прежде, проводили очень много времени вместе. И пока мои сверстницы коротали длинные зимние вечера в гостиной, играя в бирюльки, мы с подругой сидели на мраморных ступеньках главной лестницы и я, все ещё на очень неуверенном и ломаном французском, пыталась пересказать ей историю своей жизни. Потом я переходила на английский, и всё начиналось сначала.
После занятий, когда голова уже совсем распухала от переизбытка информации, но расходиться еще не хотелось, мы просили у госпожи Жуковской ключ от кабинета английского (она безоговорочно доверяла Фане, поэтому без вопросов отдавала ей ключ) и сидели там чуть ли не до утра, беседуя обо всем на свете.
— Тебе повезло. Очень мало действительно одаренных девушек среди твоих одногодок, — говорила мне Афанасия, — это может сыграть на руку, когда настанет время Смотрительского Бала. Разве что Бетти может быть серьезной конкурентной. Тем не менее всё будет зависеть от того, кто именно приедет вас выбирать. Мужчина — будет оценивать по внешности, а значит, твои шансы быть выбранной увеличиваются минимум втрое, если Императрица — все сложнее. Как правило, она постарается уберечь сыновей от появления очередной симпатичной барышни. Впрочем, в итоге все сводиться к рекомендациям госпожи Жуковской и мадам Монро.
— Ещё столько времени до этого момента, но я уже так волнуюсь, — призналась я, — вот тебе хорошо, тебя совершенно точно ждет успех.
Фаня поджала губы и вздохнула.
— Что? Только не говори, что я не права, — возмутилась я.
— Права, — она сделала небольшую паузу, а затем нервно произнесла, — но есть одна проблема.
— Какая?
— Я уже говорила. Я не хочу во дворец. И знаешь, Анна, если бы у меня была возможность отказаться, я бы отказалась.