— Давайте помогу Вам поставить ваши чемоданы.
— Право не стоит, моя бричка вот-вот должна прибыть, — попыталась выкрутиться я, но господин уже взял мои чемоданы и рывком закинул их в карету.
— Прошу, — он галантно открыл передо мной дверь, ожидая, что я воспользуюсь его предложением.
Какая-то часть меня определенно сопротивлялась, а другая говорила: «Почему бы и нет? Если уж симпатичный джентльмен сам предлагает услугу и ничего не требует взамен — грех отказываться».
— Благодарю, — кивнула я, а затем плавно проследовала в карету.
Мужчина подал мне руку, помогая подняться по крохотным ступенькам, а когда я оказалась внутри дормеза, довольный произнес:
— Хорошей дороги, Ваше Благородие, и до встречи, — последняя фраза прозвучала исключительно многозначительно. Я не успела ничего спросить, потому что дверь захлопнулась перед моим носом, и в ту же секунду мы тронулись.
***
Вскоре богатые убранства столицы сменились на простые деревенские пейзажи. Широкая мощеная камнями дорога плавно перетекла в пыльную полосу, сплошь покрытую ямами, в которые проваливались наши лошади. Тяжёлый городской воздух, который я еле могла вдохнуть в жаркий день лета, теперь был лёгким, словно первая весенняя листва. Было в этой загородной жизни нечто особенное прекрасное. И больше всего я жалела, что не видела этой красоты раньше.
Я совершенно не помнила, как выглядела дорога домой, ведь прошло столько лет. Даже очертания дома всплывали в моей памяти весьма смутно. Но то, что я видела из окна кареты, заставляло мое сердце нежно трепетать от пронзающих его нитей покоя и умиротворения. Я чувствовала, будто художник плетет в моей душе огромное полотно, наполняя его красками естественной зелени, дымчатой голубизны неба, а затем плавно обрамляет их лучами рассветного солнца. Что-то родное было в коровках, выгоняемых пастухом на рассвете на деревенские поля, и гнедых лошадках, равномерно цокающих по дороге.
Вот это и была настоящая жизнь. Прекрасная. Наполненная. И одухотворенная. Одного вида угрюмого, перекосившегося от времени дома, спрятанного у дороги в тени яблоневого сада, мне было достаточно, чтобы влюбиться в эти места.
Бегали по просёлочной дороге маленькие дети, падая в придорожную пыль они звонко смеялись, хотя песок и грязь летели им в лицо, превратив их льняные рубашонки в серое тряпье.
Поле сменялось лесом, загадочно манящего меня выйти из кареты и прогуляться по его нехоженым, диким тропам и вдохнуть смолянистый аромат хвои и влажного мха.
Спустя несколько часов мы выехали на широкую песчаную дорогу, на которой изредка встречались участки брусчатки. Солнце вовсю припекало, так, словно на дворе стоял июль. С меня сошло уже три пота, и я мечтала поскорее оказаться в отцовском доме, спрятанном в тени тополиной рощи.
— Почти приехали, — заявил неожиданно ямщик, когда мы ехали посреди незнакомой заброшенной деревеньки. Правда, на некогда процветающее имение это было совсем не похоже.
Я помнила об этом месте немного, но все же окружающий пейзаж нисколько не был похож на то, что я ожидала увидеть. Я попросту не могла забыть ребят, бегающих на речку ловить рыбу, закаты над лесом, которые я встречала, сидя на крыше сарая у озера и вечно пьяного старожилу, которого дети в шутку звали Балдой.
Мы подъехали к густым зарослям аира и остановились.
— Кажется, наше путешествие подошло к концу. Вы на месте, — сказал мужчина.
«Неужели вот он, мой дом?» — подумала я, оглядывая пустынную дорогу и вслушиваясь в спокойный шум ручья в овраге.
— Но здесь же ни одного дома нет поблизости? — изумилась я.
— Ваше Благородие, это и есть ваше имение, — крикнул мне ямщик, замедляя лошадей.
— Советую вам подняться на пригорок, ваше поместье сразу за ним, — произнес он, и мы резко остановились.
— Вы уверены? — недоверчиво переспросила я, глядя на заросли репейника, через который мне предстояло пробираться.
— Вне всяких сомнений, — прозвучало это убедительно.
Лакей помог достать все вещи из кареты и равнодушно передал мне на дальнейшее попечение.
— Прощайте, Ваше Благородие, карета прибудет за вами к полудню следующего дня, — мрачно проговорил ямщик, словно ему не терпелось забрать меня отсюда как можно скорее.
Я лишь успела кивнуть ему, когда карета тронулась, и лошади рысцой бросились вперед, оставляя меня наедине с тишиной.
Здесь не было ни дорожки, ни даже невзрачной тропинки, одни лишь смутные очертания поля, которое когда-то наверняка было распахано крестьянами, а сейчас поросло бурьяном и молоденькими березами. Я крепче сжала чемодан и сделала шаг в сторону от дороги.
Мгновенно нога оказалась по щиколотку в грязи.
«Что ж. Это все равно лучше, чем дворцовые паркеты», — решила я и решительно двинулась вперед. Я не ждала увидеть за пригорком волшебный город, с вымощенными золотом дорогами, однако и того, что представилось моему взору, я тоже никак не могла вообразить.
Вместо зелёной, цветущей равнины, над которой в вальсе кружили ласточки, я увидела серый заброшенный пустырь. Вместо полуденного смеха юных девушек у речки и криков местных ребятишек меня встретила гробовая тишина. Такая, словно имение охватила смертельная эпидемия и не оставила после себя ни одной живой души. Церковь, которая некогда была маяком для заплутавших путников, стояла на холме, перекосившись на правый бок, словно дряхлая старуха, волочащая воду из колодца.
Наш дом не заметить было сложно, он был одним из немногих мест, сохранивших в моей памяти прежний облик. Первое, что бросалось в глаза при взгляде на это небольшое, в два этажа задание — это стеклянная летняя терраса вместо привычного балкона, с классическими громадными колоннами, маленький пруд у въезда и обширный яблоневый сад, расположившийся за домом.
Все время, что я пробиралась к нашему имению сквозь заросли лещины и крушины, я так и не встретила ни одного прохожего. И только войдя в отчий дом, я наткнулась на дворецкого.
Едва он увидел меня, тут же отвесил, вероятно, глубочайший поклон, который ему приходилось совершать за всю жизнь, забрал чемоданы и просил подождать несколько минут в гостиной, объяснив это тем, что мой батюшка только вернулся с ярмарки и переодевался в домашнее.
В гостиной было тихо и мрачно. Грузности и тяжести комнате придавало обилие мебели из черного дуба и непропорционально гигантский камин. На столе лежала массивная бархатная скатерть, а подсвечники в углах комнаты, казалось, не очищали с моего отъезда, потому что они от самого пола были покрыты плотным слоем застывшего воска.
Я не представляла, как пройдет эта встреча. И от этого сводило челюсть, и нервно дергалась коленка.
Вдруг на лестнице впереди замаячила большая мужская тень, и через пару секунд в гостиной появился мой батюшка.
— Отец! — воскликнула я радостно. Во мне мгновенно зажегся яркий свет любви, теплоты и благодарности, который все это время был невидимой искрой, а теперь превратился в огромный костер.
Мы крепко обнялись и я, наконец, смогла рассмотреть его. Удивительно, но он почти не изменился. Только волосы стали короче и морщинки глубже. Именно таким я себе его представляла: высоким, важным и на первый взгляд немного угрюмым.
Первые несколько мгновений, поддавшись порыву давно забытых детских чувств, я, ни на секунду не замолкая, принялась щебетать обо всем, что приходило в голову.
***
Мы сидели друг напротив друга на широких, покрытых бахромчатыми покрывалами диванах, и молчали. Когда я наговорилась о всякой чепухе и поняла, что настало время чего-то более серьезного, тут же оказалось, что начать подобный разговор не так-то просто. После стольких лет разлуки он был для меня совсем чужим, но, даже невзирая на неловкость, я все равно жаждала узнать у него о матери, о нашем доме, о долгах, и ещё столько же хотела рассказать об обратной стороне жизни во дворце.