Почти год я строила меж нами стену, чтобы он не смог добраться до глубины моей души, но вот стена с треском рушилась, и все, что я так долго гнала прочь, мучительно просачивалось через брешь в моей внутренней обороне. Я знала, что приятная дрожь в коленях всего лишь ничтожный миг по сравнению с тем, сколько слез я пролью из-за него, если не смогу остановиться.
Внезапно рука Александра расслабилась, он посмотрел на меня очень серьезным взглядом.
— Хмм… — неожиданно протянул он, — есть одна проблема, — виновато проговорил он, растягивая каждое слово.
— Что-то хуже завядшей розы на моем плече? — попыталась пошутить я. Но он не смеялся.
— Я не уверен, конечно, но мне кажется, эти чернила не выводятся водой, по крайней мере ближайшие… пару месяцев, — виновато произнес он.
Я застыла изумления. Мечение считалось недопустимым для фрейлин, да и вообще женщин из высшего общества. Скрыть даже такой маленький и ненавязчивый рисунок, расположенный на стыке плеча и ключицы, под платьем с открытыми плечами было бы невозможно! И если зимой такое платье я могла не надевать, то уже весной это являлось обязательной частью правил гардероба. Я с невообразимым ужасом смотрела на рисунок, с которым теперь нас связывало не только трепетное воспоминание, но и очень большая проблема.
— Александр, что же вы наделали…
Глава 24
Мы добрались обратно лишь к полудню. Лошади с трудом перебирались через снеговые заносы, что образовались за минувшую ночь, однако при дневном свете мы все же могли различать очертания дороги, ориентируясь, прежде всего, на торчащие из сугробов версты.
Меня изрядно беспокоил вопрос касательно нашего совместного с Александром появления во дворце: уехали в одно время, вернулись на одной карете, да еще и ночь провели неизвестно где. Все это могло обрасти скверными слухами, чего, разумеется, мне не хотелось. Тем не менее Александр легко обошел проблему сойдя с кареты чуть раньше. Он объяснил это необходимостью посетить своего близкого друга в городе, но я прекрасно понимала, что на самом деле за этим визитом стояло нежелание возвращаться во дворец в моей компании.
Прибыв на место и едва поднявшись по парадной лестнице в главный холл, в меня влетела Варвара:
— Анна! Как же я рада тебе! — закричала она и принялась душить меня в объятиях.
Что здесь у них происходит?
— Варя, все в порядке? — поинтересовалась я многозначительно.
— Конечно нет! Как все может быть в порядке? У герцогини припадки, ей плохо со вчерашнего вечера.
Я удивленно подняла бровь. Только этого мне не хватало. Мария Павловна и в хорошем настроении была не шибко радушной особой, а в приступе белой горячки могла и за дьявола сойти.
— Что с ней? Она больна? Простудилась? — спрашивала я, пытаясь предсказать, что ждет меня в покоях герцогини.
— Ах, если бы. Все гораздо хуже! Александр пропал, — взмахнув руками ответила Варвара, — он уехал вчера утром к Жуковским, а там, какой ужас, даже говорить страшно, — она прильнула ближе к моему уху и зашипела. — А там его чуть не убили. Говорят, князь был ранен!
— Кто это говорит? — я хотела было усмехнуться, но вовремя спохватилась.
— Гвардейцы, что ездили с ним.
— Так, а сейчас Александр Николаевич как себя чувствует? — спросила я, стараясь подыграть Варваре и изо всех сил изображая ужас в глазах. Я вспомнила, как по приезде к Жуковским князь попросил меня не привлекать к себе лишнего внимания, а потому теперь даже не сомневалась, что он никому не сказал о сопровождающих его в поездке персонах.
— А вот это самое ужасное, — девушка шмыгнула носом, словно собиралась заплакать, — никто не знает. Он поехал другой дорогой и до сих пор не вернулся! Мы все сходим с ума. А что, если его уже нет в живых?! — практически сорвавшись на визг, прохрипела девушка.
Я положила руку ей на плечо и приободряющее похлопала несколько раз.
— Я уверена, с Александром Николаевичем все хорошо.
— Скажи это Марии Павловне, — закрыв лицо руками причитала девушка, — герцогиня, кстати, распорядилась, чтобы, ты немедленно шла к ней после возвращения.
Интересно, что Александр наплел гофмейстеринам, чтобы оправдать мой отъезд?
Ответ на этот вопрос я узнала несколько позднее, ибо в тот момент, мне некогда было погружаться в раздумья, потому что меня ждала герцогиня и очень много хлопот.
* * *
Прошло две недели с тех пор, как мы с Александром навещали Жуковских. Постепенно гомон вокруг произошедших там событий начал утихать. По крайней мере в коридорах теперь снова обсуждали балы и приемы, а не только покушение на Великого князя. Однако я знала, что дело на этом не закончится. Император был зол, и теперь вся полиция стояла на ушах в поисках ниточек к заговорщикам.
При дворе, казалось, все должно было быть как обычно, но я чувствовала, что все менялось. Не было в воздухе той беззаботности и легкости, которая витала еще летом. И черные тучи, что ползли по февральскому небу над вечно сияющим дворцом, несли перемены.
Я стала чаще общаться Жуковскими. Поездка к ним произвела на меня неизгладимое впечатление, смешивая во мне страхи и предрассудки. Отныне я тревожилась за них не меньше, чем когда-то за имение своего отца. В одно мгновение потерять двух сыновей, место в обществе и не иметь возможности это изменить. Неужто такая судьба уготована столь добросердечным людям?
Каждое письмо, что я получала от госпожи Жуковской, я читала с особой жадностью, словно выискивая между строк скрытые послания, но она всегда была сдержана, потому и меня ей успокаивать приходилось гораздо чаще, чем мне ее.
А вот письма господина Жуковского были куда более красноречивыми. Из них я узнала кое-что о деле по покушению на Александра. Жуковским в любой момент могли предъявить участие в сговоре. Однако ничего доказать не могли.
«Еще бы… — писал Жуковский, — им невероятно хочется повесить на нас это дело. Уже шестой раз мы имеем дело с тайной полицией. Каждый раз задают одни и те же вопросы. Сперва мне, затем жене. Записывают. Потом уходят. Затем снова возвращаются. Полагаю, на разговорах дело не закончится. Но не переживайте, Анна Георгиевна, в мире всегда так. Кто-то должен стать первой жертвой несправедливости, чтобы показать остальным — несправедливость вещь малоприятная. Ее нужно искоренять, с ней нужно бороться».
Но не успевала я впасть в уныние, как он резко переключался на рассказы о дочерях, литературе или вспоминал дни бурной молодости. И тогда я звонко смеялась от его искрометных шуток, которые он мастерски вплетал в столь тяжелый текст. Жуковский строил планы на следующее лето, обещал показать нам с Александром по весне семейный вишневый сад, а дочерей планировал отправить на обучение в Лондон. И все это было так хорошо, так сказочно. Но от чего же мне тогда было так больно? От чего сжималось сердце и печалилась душа? Уж не от того ли, что я на самом деле знала — этим планам никогда не суждено сбыться?
* * *
Шла вторая неделя марта. На улице все еще было холодно, снежно и невыносимо мрачно. В один из таких унылых вечеров, которые я собиралась провести в одиночестве, отвечая на письма Фани и Жуковских, меня неожиданно позвали на театральную премьеру новой пьесы, что ставил именитый итальянский постановщик. Сперва я отлынивала от этой затеи. Не доставляло мне удовольствия лицезреть Александра в компании Марии Павловны и других его не менее влиятельных спутниц. Мне хватало их общества и на балах. Однако в тот вечер мне стало особенно тоскливо, и я чувствовала, что лучшим способом отвлечься от навязчивых мыслей будет выход в свет. Потому я быстро собралась и направилась в театр.
Когда я вошла в зал, как и предполагалось, не услышала ни восторженных оваций в мою честь, ни завидного шепота, ни даже пристальных взглядов. Я быстро нашла свое место, присела рядом с Варварой, а затем обежала взглядом аванзалу в поисках знакомых лиц.