— Я буду стоять насмерть, конечно. Как всегда. На страже принципа. Я уверен, что смогу уломать сенатора Элдрича. Но чего я не приму, так это законопроекта, испещренного поправками.
— Забавно видеть вас в одном лагере с популистами вроде Тиллмана…
— Это ужасный тип! Но когда цель справедлива, разногласия можно забыть. Мы должны довести это до конца. Если мы этого не сделаем, то Брукс предвидит революцию слева или государственный переворот справа. Я сказал ему, что мы не из робкого десятка. Но даже…
Помощник с золотыми лентами проводил президента в центр комнаты; пора было приветствовать гостей.
— В этой самой гостиной в ночь после выборов Теодор сказал журналистам, что не будет выставлять свою кандидатуру на второй срок, — сказал Рут.
— Наверное, у него было временное помутнение, — заметила Каролина, с восхищением глядя на Эдит, которая умела придать своему лицу выражение заинтересованности, даже беседуя с отъявленными занудами.
— Я думаю, что эту безумную мысль ему подбросил безумный Брукс, которого он только что цитировал. Всячески демонстрируя свою незаменимость, Брукс просмотрел тысячи неопубликованных бумаг Адамсов и пришел к выводу, что оба президента Адамсы считали для себя достаточным один срок и презирали то, что сами назвали «предприятием второго срока».
— Согласна. Я думаю, что Теодор сказал это в приступе тщеславия.
Толстый маленький президент в этот момент демонстрировал немецкому послу новый прием джиу-джитсу, а губы Эдит зашевелились, произнося три осуждающих слога: «Те-о-дор».
— Ему будет очень скучно. Но он попытается управлять через своего преемника, через вас, мистер Рут.
— Никогда, миссис Сэнфорд. Во-первых, я бы этого не допустил. Во-вторых, я не буду его преемником. — Темные глаза Рута блестели. — Я слеплен не из президентского теста. Но если бы и был, я отправил бы своего предшественника в Ойстер-Бэй писать воспоминания. Эту работу нужно делать одному или не делать вовсе. А он может греться в лучах славы. Он любил войну и дал нам канал. Он любил мир и заставил японцев и русских подписать мирный договор. Он всегда будет известен — в политике это не больше четырех лет — как Теодор Великий.
— Великий — что? — чуть слышно спросила Каролина.
— Политик, — сказал Рут. — Это мастерство, а может быть, и искусство.
— Как лицедейство.
— Или издание газеты.
— Нет, мистер Рут. Мы творим, как истинные художники. Мы создаем новости…
— Но вы должны изображать главных действующих лиц…
— Мы это и делаем, но только так, как мы вас видим…
— Вы заставляете меня почувствовать себя крошкой Нелли.
— Я чувствую себя автором детективного романа.
По пути в обеденную комнату Элис рассказала о преимуществах своего нового положения.
— Можно иметь собственный автомобиль, а отец должен молчать…
— Ты социалистка.
— Почему социалистка? — недоуменно воскликнула Элис, не привыкшая, чтобы ее прерывали.
— Ты все пропустила, пока была на Кубе. Новый президент Принстонского университета[162] заявил: ничто так не способствует распространению в стране социалистических идей, как пользование автомобилем.
— По-моему, он псих. Как его зовут?
— Не помню. Но полковник Харви утверждает в «Харперс уикли», что этот человек будет президентом.
— … Принстона?
— Соединенных Штатов.
— Никаких шансов, — сказала Элис. — У нас уже есть президент.
Блэз был в восхищении от Херста, который сумел стать кандидатом независимых сторонников честного правительства, ненавидевших политических боссов, и одновременно заручиться поддержкой Мэрфи из Таммани-холла и еще полудюжины столь же отвратительных князей тьмы по всей стране, которые, в случае избрания его губернатором Нью-Йорка в ноябре, готовы выдвинуть его кандидатуру в президенты против рузвельтовского ставленника. Херст взял на вооружение девиз Рузвельта: с помощью боссов бороться с боссами. Херст даже заявил, состроив скорее печальное, чем разгневанное, лицо, что «Мэрфи может быть за меня, но я не за Мэрфи». Так был заключен союз, и томагавки в вигваме Таммани пришлось пока припрятать.