— Вы хотели меня видеть? — спросил Херст, словно оказывая честь младшему редактору.
— Разумеется. Разумеется. Нам нужно о многом поговорить. — Хотя Херст стоял между президентом и президентским креслом, низкорослый, но крепкий Рузвельт просто завладел им, оттеснив Херста в сторону. С королевским видом Рузвельт сел и снисходительно бросил:
— Садитесь сюда. Справа от меня. В кресло мистера Рута.
Херст ответил бесцветнейшей из своих улыбок.
— Боюсь заразиться, сев в кресло столь знаменитого лжеца.
Лицо Рузвельта побагровело, улыбка перешла в рык.
— Никогда не слышал, чтобы мистер Рут лгал.
— Значит, вы меньше общались с адвокатами, чем я предполагал. — Херст потянул к себе кресло от середины стола, сохраняя почтительное расстояние между собой и президентом.
— Рут говорил в Ютике от моего имени, — сказал Рузвельт прямо.
— Я и не думал, что он говорил, присягнув господу богу. Конечно он говорил от вашего имени, обвинив меня в убийстве Маккинли.
Разговор явно принимал не то направление, которое было желательно Рузвельту.
— Ваши газеты подстрекали и подстрекают к насилию и классовой ненависти. Станете отрицать?
— Я ничего не отрицаю и не утверждаю. Вы понимаете это? Я здесь по вашей просьбе, Рузвельт. Лично я не желал бы вас видеть нигде и никогда, если только, конечно, нам не суждено делить кров в аду. Поэтому должен вас предупредить, мне никто в моей стране не смеет задавать вопрос «станете ли вы отрицать».
— В вашей стране? — Рузвельтовский фальцет перешел в сладкозвучное контральто. — Когда вы ее приобрели?
— В тысяча восемьсот девяносто восьмом, когда устроил войну с Испанией и выиграл ее. Это было моих рук дело, не ваших. С тех пор страна идет примерно тем путем, какой я для нее наметил, и этим же путем шли и вы, обязаны были идти.
— Вы преувеличиваете свою значимость, мистер Херст.
— Вы ничего не понимаете, мистер Рузвельт.
— Вот что я понимаю. Вы, владелец — нет, нет, отец нации, не сумели добиться, чтобы демократы выдвинули вас в президенты даже в тот год, когда у них не было никаких шансов победить. Как вы это объясните?
Светлые глубоко посаженные глаза Херста смотрели прямо на Рузвельта; смотрели циклопически, угрожающе.
— Прежде всего я скажу, что нет никакой разницы, кто сидит в вашем кресле. Страной управляют тресты, как вы не устаете нам напоминать. Они купили все и всех, в том числе вас. Меня они не могут купить. Я богат. Я волен действовать так, как нахожу нужным, а вы — нет. В целом я иду с ними, чтобы держать народ в повиновении, пока. Я делаю это через свои газеты. А вы просто человек при должности. Скоро вы выкатитесь отсюда, и это будет ваш конец. А я буду продолжать, буду описывать мир, в котором мы живем и который станет таким, каким я укажу ему быть. И я буду здесь еще долго после того, как никто не вспомнит, чем вы отличались от Честера А. Артура. — На лице Херста мелькнула ледяная улыбка. — Но если люди и вспомнят, кто вы такой, это произойдет только потому, что я, быть может, решу им напомнить, как я вас создал, прежде всего на Кубе.
— Вы подняли четвертое сословие, мистер Херст, на высоту, прежде не слыханную…
— Я это знаю. На этот раз вы правы. Я сделал прессу выше всего остального, за исключением, может быть, денег, но, если даже говорить о деньгах, я обычно могу обеспечить подъем или падение рынка. Когда я организовал — выдумал, сказал бы я, — войну с Испанией, а вся она сплошной вымысел, я позаботился о том, чтобы завершилась она настоящей войной, и так и произошло. К лучшему или худшему, мы получили реальную империю от Карибов до берегов Китая. В ходе войны преуспела мелкая рыбешка, вроде вас и Дьюи. Боюсь, процесс вышел из-под контроля. Это никому не по силам. И я должен был смириться с тем фактом, что коль скоро началась война, то стали нужны и герои. И вот вы, прежде всего вы, засуетились, и я сказал своим редакторам: «О-кей, сотворите его». Вот так второсортный нью-йоркский политик погулял по Кеттл-хилл, слепой, как летучая мышь, и не более эффективный, превратился в военного героя. Но вы, конечно, знали, как этим воспользоваться. Отдаю вам должное. Вы, единственный из всех моих выдумок, спрыгнули со страниц «Джорнел» прямо в Белый дом. В отличие от этого болвана Дьюи, который так и остался на задворках и кончил тем, что ходит на Фултонский рынок покупать рыбу.
Херст откинулся в кресле, скрестив руки на затылке. Поднял глаза к вентилятору под потолком.
— Когда я увидел, на что способно мое изобретение, я тоже решил избраться. Я хотел помериться силами с людьми, которые владеют страной, — той самой, созданию которой я помогал, — и победить. Что ж, мне пришлось разделить обычную участь изобретателя. Меня отвергли и отвергают и боятся богатые, они любят вас. Я никогда не мог получить деньги у «Стандард ойл», как получили вы. Поэтому в конечном счете — нет, в самом ближнем счете — эти глупые выборы выигрывает тот, кто больше платит. Но вы и вам подобные не останетесь у власти надолго. Будущее за простыми людьми, их гораздо больше, чем вас…