– Тридцать девять ударов. Тридцать девять. Если твой Бог так милосерден, как ты говорил, надеюсь, ты умрешь после двадцатого, – тихо произнес Луций и занес плетку над головой. Наступила гробовая тишина, которую нарушил только мерзкий свист в воздухе и звонкий щелчок. Иисус вздрогнул всем телом и закричал. Толпа взорвалась радостью и аплодисментами, словно люди находились в театре.
– Раз! – сосчитал главный из стражников.
Плеть снова и снова со свистом хлестала преступника по плечам, по спине, по ногам. Закрепленные на ремнях свинцовые шарики сначала оставляли на коже огромные синяки, а через несколько ударов и вовсе разорвали ушибленные места. Из капилляров заструилась кровь. Тяжелые ремни врезались в подкожные ткани. Еще удар – и кровь захлестала уже из мышечных артерий, а кожа на спине повисла клочьями, неразличимыми в общем кровавом месиве.
– Тридцать девять! Все! – старший подошел к Луцию и хлопнул его по плечу. – Хорошая работа. Ты просто создан для этого. Пойду проверю, дышит ли он еще.
Генерал закусил губы и дрожащими руками сжал рукоять плети, с которой на землю капала вязкая и липкая кровь праведника. Он весь взмок, пот лился ручьями по его лицу и спине. Луций вытер лоб тыльной стороной ладони. Назойливая муха кружила рядом и мерзко жужжала.
– Живучий, паскуда! – ухмыльнулся солдат, отстегивая несчастного от столба.
Еще два стражника сплели из терновника венок и передали своему старшему. Тот, покрутив его в руках, с улыбкой возложил украшение на голову Иисуса. Шипы, распарывая кожу и вонзаясь в плоть, накрепко впились в тело.
– Радуйся, царь иудейский! Твои подданные собрались здесь, чтобы почтить тебя, о, великий! – он схватил бедолагу за волосы, смачно плюнул ему в лицо и с силой отпихнул от себя ногой.
Истерзанное, полуживое тело почти бесшумно повалилось на пыльную землю и застонало. Каиафа подошел к нему, также пнул ногой и плюнул. За ним потянулись остальные. Луций, скрипя зубами и дергая шеей, судорожно сжал рукоять плетки и отвернулся. Он только слышал брань и глухие удары, плевки и оскорбления.
– Прости меня. Прости. Знаю, что не прав, но не могу по-другому. Они просто убьют ее. Все знаю. Червь я, а не человек. Буду проклят чужими и забыт своими. Знал, что случится так, и не остановил тебя. Не помог, – пальцы все крепче впивались в рукоять плети, дабы не нащупать ручку гладия.
– Хватит! Довольно! – воскликнул Понтий. – Выведите его к народу вместе с другими осужденными на смерть! Сегодня праздник, и люди должны по обычаю помиловать одного из них, – он прошел мимо Луция с явной насмешкой в голосе. – Может, тебе повезет, и они освободят твоего спасителя?
Трясущееся, мало похожее на человека тело вывели к толпе и поставили рядом с тремя преступниками, которых доставил прокуратору Клементий. Одного из них Луций узнал, хотя и не помнил по имени – того самого, который пытался их ограбить, когда они заночевали в пути после переправы через озеро.
– Народ! Вот ваш мессия! Стоит перед вами! И вот рядом с ним три преступника! Дисмас, Гестас и Варавва! – указывая на каждого рукой, начал свою речь прокуратор. – Эти трое грабили, убивали и насиловали. Варавва был их главарем. Долгое время они терроризировали окрестности Капернаума, но от великого Цезаря, божественного Тиберия, никто не скроется, и никто не избежит расправы и справедливого наказания! По нашему обычаю на праздник Пасхи я отпущу одного из них. Хотите ли вы, чтобы я отпустил спасителя вашего, царя иудейского?
– Отпусти Варавву! – воскликнул Каиафа, и его голос утонул в реве толпы.
– Отпусти Варавву! Варавву! А этого распни! – бездумно, фанатично, все как один заорали зрители.
– Да будет так! Ваше право! – Понтий демонстративно вытянул вперед руки, а раб поспешно поднес кувшин с водой и полил ему на ладони. – Распять его! – он подошел к генералу и тихо добавил: – Сам видишь, нет крови его на мне.
– Его кровь будет на всех нас и на детях наших. Тебе не понять этого до самой своей смерти, друг Понтий. Знай одно: сейчас ты прославил имя свое, как никто из живущих. Никогда тебя не забудут!
На рваную спину Иисуса взвалили крест, и он упал под его тяжестью, однако стражники пинками заставили его подняться. Непонятно, откуда в нем было столько силы и столько воли. Когда он вышел за стены города, его лицо представляло собой месиво из слюны, крови и пыли. В него летели камни и помои, оскорбления и проклятия, а он все шел, таща на своих плечах смертельную поклажу. Петр, прячась в толпе, незримо следовал за своим учителем, проклиная себя за то, что трижды отрекся от него. Были среди зрителей и остальные ученики, и исцеленные им люди, но все они боялись открыто сочувствовать. Боялись потому, что не пришло пока время: страх смерти сковывал их и заставлял так поступать.