Ягоды были тут. Какие-то красноватые шарики, похожие на землянику, только вполовину больше и округлее. Растут на кустах, похожих на смородинные, но только кусты поменьше размером и такие запутанные, что черт ногу сломит.
Я стоял и ждал — когда же кто-нибудь попробует их есть. Если их едят звери, то значит, что они не ядовиты и для меня. Биохимия Капеллы-III аналогична земной. Тут нет таких вещей, что смертельны для землянина только потому, что у них не хватает лишней кислоты в цепочке ДНК, или, наоборот, еще одна лишняя кислота присутствует…
Значит, можно есть и не опасаться…
Зверек размером с крысу — серый, мохнатый, со смешной пушистой мордочкой и длинными кисточками на ушах — вылез из зарослей кустарника. Смешно повел носом, глянул черными глазенками-пуговками — никого тут нету, никто ему не помешает?
Бедняга, как же ты тут выжил-то, а?
Я стоял и не шевелился, боясь спугнуть удачу. Пусть… Посмотрим, что он делать будет.
К моему огромному облегчению, инопланетная крыса встала на задние лапы и принялась обедать ягоды с куста. Ела она неторопливо, иногда косясь на меня довольно любопытно — мол, что это ты тут делаешь-то, а? Человека грызла не боялась совершенно.
Значит, вроде как это съедобно… Во всяком случае, для вот этой вот крысы… Надо взять на заметку.
Но сначала — пить. Где-то тут журчала вода…
Ручеек тек не так и далеко — я нашел его сразу, и поразился, до чего чиста вода… Как стекло струится по камням, на солнышке играют блики, чуткое чистое журчание… Припав на колени, я непослушной ладонью зачерпнул воду, вылил себе на голову. Вода оказалась обжигающе холодной. Словно голой рукой схватился за провод под током, меня аж затрясло, но все равно стало намного легче.
Словно со стороны я смотрел, как мои ладони косо входили в спокойную гладь, смыкались друг с другом, плотно прижимались, как ломалась тонкая пленка поверхностного натяжения, и ко мне приближалась вкуснейшая, пахнущая какими-то травами вода.
Я бездумно смотрел на кусок прохлады в горсти. Тонкие струйки падали вниз, обратно в ручей. Пальцам было холодно, с волос капало, нещадно болело все тело, но голова вроде бы оставалась все такой же ясной.
Пить! Большой глоток сразу же вогнал в горло ком льда. Ледяная вода комками проскальзывала в мой желудок, спадал жар. Как я раньше-то не замечал, что весь горю…
Стало еще легче, чуть-чуть. Итак, есть теперь у меня плюсы, есть! Я знаю, где взять еду, знаю, где взять воду. Жизнь не так уж и плоха…
И тут мне стало плохо.
Я боролся изо всех сил — но ничего не мог с собой поделать, меня мутило, в желудке взрывались ледяные бомбы…
Неужели вода отравлена? Или она просто плохая, или тут нанесло дряни из движков аэрокосмического истребителя — движки все же фонят… Да нет, не могло, просто не могло, корректировочные двигатели работали не так уж и долго, к тому же это не маршевые, тут остаточного излучения почти что нету.
Сам виноват. Не надо было так воду глотать, как колонист, до мяса дорвавшийся…
Застыв на одном месте, я боролся с головокружением — как мог боролся, не давая желудку раскинуть свое недомогание на все тело, на всего себя…
Вроде это получилось — волны тошноты угасли где-то внутри. Ободренный, я приподнялся. И сразу же у меня закружилась голова.
Вот к этому я не был готов, этого мой организм уже вынести не смог.
Сначала меня вырвало — желчью и водой, которую я только что проглотил. А потом я просто потерял сознание.
* * *
Сверху обрушилась вода. Много-много, целое озеро. Холоднущая и вонявшая тиной. Я пил совсем не такую, я пил хорошую воду…
— Шьет! — Сказал кто-то. — А наили о ене-те…
Н-да. Кто это там ругается? Черт возьми, снова вода — пусть ее не будет, мне от нее так плохо — она же отравлена… Ах, забыл совсем, не вода отравлена, это я перестарался…
Но почему именно ругается? А какого черта я тут вообще делаю?
Подо мной было мягко. Вроде бы трава… И вода, холодная вода собралась лужами возле моей головы.
С усилием я открыл глаза. И увидел перед собой склоненное лицо. Дикарь. Лицо старое, изборожденное морщинами, на лбу остатки какой-то татуировки — сделали давно, и сорвали тоже давно, сейчас уже не разобрать, что там было изначально. Похоже на странного вида крест… Глаза синие, вразлет, и вообще — все лицо состояло как бы из углов.
Пах дикарь не то чтобы противно — но как-то странно. Кисловатый запах, смешавшийся черт знает с чем. Не то пот, не то та кислятина, которую он жрет… Никак не разберешь, да и важно ли?
Поначалу я принял его за чудище, и с воплем отпрянул.
Вернее, попытался отпрянуть. Тело не слушалось. Взрыв боли случился в каждом суставе, в каждом органе, в каждой клеточке тела.
Некоторое время я мучился, корчась на земле. Кислая горечь подступила к моему горлу из желудка, и рвотные спазмы скрутили меня. Но я ничего не ел, и меня просто выворачивало наизнанку, бросало куда-то вниз, вниз…
Боль милосердно погасила мое сознание. Я еще успел увидеть, что меня обступили люди, много людей, а потом все стало уноситься вверх, выше и выше, а сам я падал в какую-то яму, на самое ее дно, и вокруг с ревом и свистом смыкались стены…
* * *
Мир шел в течение дней, медленно протискивался сквозь узкие ущелья часов.
Я медленно выздоравливал. Тело не хотело возвращаться из того утомительного состояния, упорно сопротивлялось выздоровлению.
Меня пытались лечить.
От чего? Что вообще со мной было? А кто лечил?
Племя дикарей, кто же еще. Низкие люди, удивительно добродушные и немного суетливые.
Я поначалу ходить не мог совсем. Из-за слабости, помноженной на тяжелейшие повреждения. Но я никак не понимал, какие именно. Внутреннее кровотечение, повреждения внутренних органов, переломы, возможно — сотрясение мозга и лучевая болезнь.
С такими повреждениями не живут, а если и живут, то недолго. Если ты не принимал «Алый восход».
Да и спасет ли «Алый восход» меня? Все зависит от того, какую дозу я получил на орбите. Если волосы пока еще не выпадают, то, возможно, я буду жить дальше. Но все дело в том, что степень моего поражения надо еще определить…
Дикари жили в маленькой деревеньке. Дома тут совсем убогие, деревянные, слепленные из цельных бревен, щели тщательно промазаны мхом и чем-то, напоминающим жидкую замазку. И в таких домах холодно, особенно по ночам — очень и очень холодно, в этом мне пришлось убедиться самому.
Но вот есть печки, рядом с которыми очень тепло. Топят их дровами, мелким хворостом и всем, что может гореть — от чего печки пованивают, но хорошо хоть, что совсем немного. В печках готовят еду — супы из того, что по вкусу напоминает перетертую кукурузу.
Мяса почти не едят. Иногда в том супе, которым кормили меня, плавали мелкие кусочки того, что должно было быть мясом, но кусочки были очень маленькие и их было мало.
Первобытные люди. В лесу охотились, собирали разные корешки и тем жили. Еще было небольшое поле, засеянное чем-то, похожим на пшеницу — его я видел, когда меня переносили в другой дом.
Меня лечили две девушки — совсем еще молоденькие. Одеты они были в коротенькие платьица из выделанных шкур. Иногда приходил шаман, та самая страшная морда, которого я так испугался в первый раз. Лицо его было изуродовано жуткими шрамами, которые впоследствии были скверно зашиты. Татуировка на лбу была сделана так же скверно — наверное, тупой иглой и сажей.
Несколько раз приходил местный вождь. Высоченный для своего племени тип, над девчонками возвышался на две головы, и весь из себя такой — в каких-то амулетах, с искустно вырезанным посохом в руках — посох я не мог рассмотреть, потому что слаб был еще, для меня все сливалось в один грязновато-серый фон, а голоса становились похожи на один сплошной гул.
Вождь подолгу и строго смотрел на меня, ничего не говоря, а потом неожиданно поворачивался и уходил, сохраняя на лице прежнее выражение, и гордо постукивая посохом по полу.