— Управились, милостью Хайста. Пошли вниз, сосед. Нам поесть надо, оглодал, поди? Да не смотри ты к дому, путь твоя отдохнет седни, у меня поужинаешь… А твоей отдохнуть надо, она весь день по дому бегала, что ей теперь-то? Пусть поспит, пусть. Моя ей сказала, что тебя у нас покормят. Ты уж нас не обижай…
Голос у Топорища был такой же глубокий, как будто звучал он из шахты. Но вот идея мне совсем не понравилась. Обычаи, все тут стоит на обычаях… Зачем Топорищу моя помощь в таком деле, как поправка крыши? Что у него, другого народа нету?
Чует мое сердце, что это всего лишь какая-то проверка, как я живу, как себя веду и кто я такой вообще есть на белом свете, что за чудо Господь сподобил быть их соседом? И сейчас проверка продолжается, и я совершенно к ней не готов… Вот нарушу сейчас какой-то не такой обычай, и что тогда? Собираться и сваливать отсюда, а может, еще и с боем пробираться? В здешнем лесу, совсем его не зная, а за спиной — охотники, которые в этих местах родились?
Но не отказываться же, в самом-то деле?
Стол нам накрыли в доме, и причем за стол село не так уж много народу. Все жены Топорища заняли место за самым дальним углом, дети — которые мальчики — поближе к нам, но несколько мест остались не занятыми. Наверное, это места тех сыновей, кто сейчас на той дальней охоте.
Ели тут тоже степенно, не торопясь. Я во всем старался подражать хозяевам, не торопился, так, самую малость. И присматривался, и напрягал все свои театральные способности, чтобы не выделиться, чтобы быть таким же, как они.
Как-то раз нам в Академии прокрутили короткие ролики общения с дикими цивилизациями, когда они еще оставались на Земле. И там какой-то упертый путешественник рассуждал на тему — что надо делать, чтобы тебя не слопали сразу. И было там такое интересное рассуждение. «Ведите себя так, как бы повел себя ребенок. Вас и примут за ущербного разумом, или за большого такого ребенка. Дикие культуры очень редко жестоки, и вас научат, скажут, как надо поступать, но не убьют». Не помню, что там дальше с путешественником этим случилось, может, забрался куда-то в джунгли, где его и слопали вечно голодные дикари. Но совет в общем-то дельный.
Я так себя и вел. Смотрел по сторонам, улыбался, ел. Младшая жена Топорища, женщина чуть старше меня, с каким-то грустным и усталым лицом, подкладывала нам из большой глиняной тарелки каши, мальчишки ели жадно, Топорище — не торопясь, женская часть — как-то робко. Ветки видно не было. Я уже поймал несколько взглядов на меня, и причем крайне заинтересованных.
За едой не разговаривали. Вообще, молча, все делалось в молчании, слышался только стук деревянных ложек по краям тарелок.
Топорище, несмотря на то, что ел медленнее всех, все съел первым, но ложку класть на стол не спешил. Осматривал свое семейство, добродушно косился на меня чуть прищуренными глазами, вольготно развалившись на большом деревянном стуле.
Темнело тут быстро, еще одна жена Топорища прошлась вдоль стен, затеплила лучины в больших каменных плошках, наполненных чем-то вроде масла. Наверное, жиром, надо будет узнать. У меня-то лучины были другие, они и горели похуже.
Наконец Топорище, окинув еще раз всю картину довольным взглядом, положил ложу на стол. И, словно отключенные, положили ложки все его жены и сыновья-дочери. Положили и уставились на главу семейства.
— Молодец, сосед, хорошо работаешь. — Изрек Топорище. — И ешь тоже хорошо. Хороший работник хорошо ест, верно сказано? — И он серьезно глянул на одного из своих сыновей, самого старшего тут. Перед ним все еще стояла наполовину полная тарелка.
Сын смутился, чуть даже покраснел, еще ниже склонился над своей едой, но ложку все же брать не стал. Не решился.
Распрощались мы в самых лучших чувствах.
— Если что, сосед, так зови, не молчи. — Прогудел Топорище на прощание. — Негоже одному-то в мире жить, надо и на людей смотреть…
До дома я дошел быстро, Ива уже спала. Я не стал ее будить, тихо разделся и лег рядом с ней, прижался к теплой девушке.
Тело, истощенное непривычной работой, чуть побаливало, и сон никак не желал ко мне идти. Спать-то уже совсем не хотелось, хотелось сделать еще что-то, но только вот ночью уже было совсем темно.
Глупо вот так вставать. А потом до вечера дрыхнуть… Не, не буду. Лучше сейчас вот усну, и буду спать, и буду видеть сны. А потом будет утро, и будем думать, как жить дальше.
Где-то стрекотали сверчки. А может, и не сверчки, может, это что-то вроде волков, просто голос тонкий? Не знаю, никогда еще я их не видел.
В сон я провалился как-то быстро и странно, как в неожиданно возникший под ногами колодец. И спал хорошо, сны обходили меня стороной.
Правда, все тело наутро непривычно ломило, но вот спокойный сон того стоил.
* * *
Как-то вечером я вышел из дома. Было уже темно, а калитка так громко хлопала от ветра, что уснуть было проблематично.
Ладно, поправим…
Калитка, сорванная с петель, валялась посреди улицы.
Ну вот.
Мимоходом цапнув от двери трость, с которой я ходил пока не выздоровел, я пошел к ней, подобрать и оттащить обратно во двор. Утром можно будет посадить на петли, а сейчас лучше не трогать, не видно ничего толком.
Хулиганье хулиганит, не иначе.
Когда что-то сместилось в темноте между моим домом и сараем Топорища, я понял, что сегодня хулиганство не исчерпывалось сорванной калиткой. Ночная темнота внезапно сгустилась, и кусочки тьмы размером с меня метнулись на сближение…
Наверное, я подсознательно давно ждал этого случая, и потому совсем не удивился. Слишком уж давно я тут, слишком я тут успел примелькаться, и слишком многим не то чтобы наступил на любимые мозоли — а просто хорошо потоптался рядом одним своим присутствием.
Трость-дубинка мне нравилась, удобная, ухваткая такая. И размеры как раз самые те, что надо в драке. И зверя отогнать, если что, и человека угостить мало не покажется.
Потому я не стал долго думать, думать уже времени не было, а сразу же угостил первого тростью по правому плечу, которое он, дурак такой, выставил вперед. Мелькнуло в тусклом свете звездочек отполированное дерево, что-то громко шлепнуло, льдисто блеснул металл дрянного клинка, и звериный рев перекрыл спящую деревню вмиг и надолго.
От второго я увернулся еле-еле, на пределе выкрутился, чуть-чуть, и получил бы от всей его поганой души, но зато хорошо встретил его корпусом. В плечи толкнулась тяжелая сипящая масса, запах пота, под моим локтем подался воздух из живота, хрипло вздохнуло под ухом.
В руку мне ткнулось древко охотничьего дротика. Отведя подальше от себя короткое копье, и отправил тело в полет куда-то в сторону соседского забора.
Забор оказался прочнее, чем лоб этого придурка, но и лоб его тоже показал себя неплохо. Парень стукнулся как-то особенно удачно, отлетел назад, и со всей дури припустил куда-то огородами.
Первый нападавший валялся в пыли, и его легкие уже снова набрали воздуха для второго воя, прозвучавшего чуть тише первого.
Я чуть повернулся, посмотрел на того, кто на меня нападал. И даже не удивился, разве что одежде. Второй брат Ивы, странноватый дебилоид, изгибался всем телом, и катался бы по земле, но врезал я ему от души, и очень хорошо, так что любое резкое движение причиняло страшную боль. Но оделся-то он, как оделся! Прямо как ниндзя, весь в черном, одежда вся перемазана сажей или чем-то еще, да и на лице пара полосок все той же черной сажи, нанесенных неровно и неумело. Ну точно ниндзя!!!
А теперь валяется на спине, и держится за плечо, словно хочет руку вырвать из сустава.
Ничего страшного с ним не случилось. Ушиб, всего лишь ушиб, у меня не было времени, чтобы нормально сориентироваться и вломить ему как следует. Надо было поломать что-нибудь, как следует, но соскользнул удар… Ладно, пусть пока что так походит. Может, умнее станет.
Нет, все-таки верно я тогда решил, мне с этими товарищами и на широчайшем шоссе не разойтись. Все-таки Ива их сестра, что ни говори, а мозгов этим двум уродам явно не хватает, чтобы позволить другим жить так, как этим самым другим хочется.