Но сейчас, вернувшись в покои, Велена всё ещё находилась в смятении после той встречи с Балором. Она действительно порывалась лично поговорить с Императором и попытаться отговорить правителя от этого абсурдного решения с казнью, но слова Балора крепко запали ей в душу. Она зареклась не предпринимать никаких серьёзных действий ровно до того момента, пока не переговорит с двумя своими советниками, в роли которых выступали Хароудел и Хотар’Кош. Все вместе они собрались в её личных покоях, для того чтобы решить этот вопрос.
— Казнить? Донака? — удивился Ро. Горец вообще-то не хотел сегодня ни с кем разговаривать и находился в крайне подавленном расположении духа, всё-таки ему пришлось ради визита во дворец привести в порядок волосы и бороду, но когда он узнал, что Велене требуется его «мудрость вождя», то горец тут же пришёл ей на помощь. — Ятур вас забери, зачем казнить этого балабола? От него же вреда нет никакого.
— Боюсь, указы Императора в данный момент истории не стоит обсуждать, леди, - с сожалением сказал Хотар, который в роскоши Императорского дворца чувствовал себя куда лучше, чем Хароудел. — Это может быть опасно для вас и для всего Корантара.
— Да что же я за леди буду такая, если не смогу защитить жителя своей провинции от неправедных обвинений? — возмутилась Велена.
— Живая и правящая, — устало сказал ей южанин. Его и самого не радовала перспектива, что им придётся казнить человека только за то, что он высказывался как-то не так. Но в отличие от Хароудела и Велены, Хотар буквально кожей чувствовал всё, что творилось в Соладаре. Всё-таки не зря он имел славу прекрасного дипломата. — Послушайте, леди, — продолжил он, видя сомнения Велены, — я часто бывал в столице, в то время как вы безвылазно сидели в Корантаре и вели свою переписку с Императором.
— Это упрёк, Хотар?
— Это факт, леди. Я все эти десять лет служил вашим дипломатом и могу со всей уверенностью сказать — Император слишком далеко ушёл от того человека, с которым был дружен ваш отец. Я не знаю, что так сильно изменило его, но сейчас… Сейчас нам лучше делать всё, что он потребует, и молиться о том, чтобы трон отца поскорее занял принц Эрхен. Император с каждым днём становится всё ближе к тому, кого он когда-то одолел во время войны.
— Хотар… — Велена хотела уже высказать южанину, чтобы тот был поосторожнее в выражениях, но вовремя прикусила язык. Она ведь действительно почти не знала Императора. Те письма, что приходили из столицы, почти ничего не говорили ей о человеке, что был по другую сторону листа. И сегодня она увидела его своими глазами. Император был холодным, жёстким и тяжёлым человеком. Он верил ей, но вера эта держалась только на памяти Валора, и если Велена сделает хоть один неосторожный шаг, то никто не сможет гарантировать её безопасность. Именно об этом её хотел предупредить Балор…
— Хотар, ты мужик или где? — поинтересовался Хароудел.
— Я всё-таки склонен считать себя мужчиной, — ответил южанин с лёгкой неуверенностью в голосе. Он редко когда понимал «специфический», как он говорил, юмор горца.
— Тогда почему ты предлагаешь нам забиться в норки и ждать, пока всё само образумится, наплевав на Донака? — продолжил Ро. — Почему мы должны смиренно плюнуть на всё и сказать: «Да режьте его, режьте! Всё равно он тут никому не нравился»?
— Как я уже сказал, это вопрос безопасности Корантара в целом и леди Велены в частности.
— Безопасности? Ха! Да только дай этому Хальгой укушенному Императору одну уступку, и он сразу же потребует с тебя ещё десять. Сначала ему не понравился Донак, потом ему взбредёт в голову, что ты, Хотар, чёрный не потому, что тебя мать-природа таким сделала, а потому, что ты его величество Императорское предать решил, и потребует тебя казнить. Ну а потом ему вдруг не понравится, что я бородатый, и угадай, чего он потребует от вождицы нашей?
— Хароудел, в твоих словах, конечно же, есть истина, но сам посуди, — в Корантаре у нас всё ещё стоят два легиона, которые, в случае чего…
— Боги всеведущие, Хотар, ты так говоришь, будто я восстание имел ввиду, — возмутился Хароудел, — неужели ты думаешь, что я настолько тупой?
Взгляд южанина послужил горцу весьма красноречивым ответом.
— Сам ты дурак, — пробормотал он, — я говорил о том, что можно вздёрнуть какого-нибудь смертника. Мало, что ли, у тебя в тюрьмах таких сидит, а, Велена?
— Вообще-то да, — покачала головой Велена, — на то они и смертники, чтобы не в камерах сидеть.
— Ну, не так важно, — отмахнулся горец, — главное, что я вам сказать хочу, так это то, что если мы сейчас поддадимся Императору, он сразу же сядет нам на шеи и ножки свесит. Будет пить кровушку нашу, как чёрт знает кто, а что-то делать с этим будет уже поздно, потому что мы прогнёмся под него!
— Хароудел, ты мне вот что объясни, — спросил его Хотар, — ты предлагаешь нам обмануть Императора, сказав ему, что мы казнили Донака, но на самом деле просто повесить какого-то преступника. Если мы этого не сделаем, то ты говоришь, что Император начнёт требовать от нас больше и больше. Но скажи, друг, если он будет думать, что мы подчинились ему, то какой вообще во всём этом будет смысл? Разве смерть мнимого Донака будет для него отличаться от смерти настоящего?
— Конечно же, нет, — согласился горец, — но я говорю не о том, чтобы дать ему отпор сейчас, нет. Сейчас мы слабые, как котятки, а он силён, как медведь. Конечно, он нас раздавит, если мы ему фигу покажем.
— Тогда о чём ты говоришь, Ро? — спросила Велена, окончательно потерявшая мысль.
— Я говорю о нас. О тебе, мне и чёрненьком. Если мы сейчас казним Донака, то мы сами уже не сможем называть себя правыми. Мы станем трусами, слабаками и ничтожествами, которые будут смиренно принимать каждое слово этого вашего Императора и думать про себя: «Ну что я могу поделать, он ведь правитель, да и требует не слишком многого». Когда я был совсем мальчишкой, я говорил с Хальгой, этой зеленомордой бестией, которую по какой-то странной причине считают Богиней. Она тогда много о чём говорила, но я запомнил только такие слова: «Вы, люди, обладаете удивительным даром. У вас есть душа, власть над которой имеете только вы сами. Вы можете сделать её крепкой, как камень, или мягкой, как гнилое дерево, можете сделать её светлой, как солнце, или чёрной, как ночь. Всё в вашей власти, вы можете быть сильными или слабыми. Можете предавать друзей или быть им верными, можете любить или ненавидеть». Так вот. К чему я это говорил, хотите вы узнать? А к тому, что если Донак умрёт по нашей вине, то это станет гнилью в наших душах. Мы совершим предательство, настоящее предательство, и сделаем это по собственной воле. А если мы пустим в наши души эту гниль, то тогда уже не станет у нас сил для того, чтобы противостоять всему остальному. Мы станем такими же, как и люди в этом проклятом городе: улыбка на лице, вера в голове и пустота в груди. Да, Хотар, я уже успел прогуляться по Соладару и скажу тебе, горцы в своё время брали рабов в Империи. Да, было дело. Но штука в том, что все те рабы, что жили у нас, гнили душой, они подчинялись нам и гнили. И здесь, в Соладаре, живут те же самые рабы с гнилыми душами. Они могут свободно ходить по улицам, могут свободно молиться своему Богу, но ошейники висят у них на шеях, а духи их такие же мягкие, как гнилое дерево. Тьфу. Ублюдки.
После этой речи и Велена, и Хотар застыли в гробовом молчании, которое первым нарушил южанин, который услышал кое-что, весьма сильно пошатнувшее его веру в мироустройство:
— С тобой говорила Богиня?..
Ещё около часа потребовалось Хароуделу для того, чтобы рассказать южанину, что горские Боги были куда более реальными, чем тот же Единый Бог. Только вот Хотар, в отличие от Велены, вообще ничего не знал о вере горцев, и Ро пришлось рассказывать ему обо всех трёх Богах.
— Ятур — самый главный и самый поганый из них, — говорил горец, — характер у него был словно мешок с дерьмом. Но, несмотря на это, был силён, как хрен знает кто, а умище у него был как у целой толпы шаманов. Самое интересное — Ятур был человеком, как вы и я. Самым лучшим из людей, как говорила Хальга. После смерти своей Ятур нашёл свой покой в свете солнца, и теперь его почитают как Бога, благодаря которому случается рассвет.