Однако, оставляя в стороне этот ряд проблем, можно указать на некоторые идеи де Местра, представляющие интерес с традиционной точки зрения. Во–первых, эта идея Примордиальной Традиции. Возможно, что ею де Местр обязан Клоду де Сен–Мартину, которого он знал, и который был представителем эзотерических доктрин (в рамках масонства, которое в то время сильно отличалось от позднейшего, так что тот же де Местр составлял его часть). Далее, де Местр выдвигал тезис, что исходным и естественным состоянием человечества не было состояние варварства. Напротив, это было состояние света и знания, в то время как дикарь, предполагаемый «первобытный человек», был только «потомком человека, оторвавшегося от великого древа цивилизации из–за злоупотребления властью, что не должно повториться».
Но в других отношениях человек ощущает следствия злоупотребления властью и вытекающей отсюда деградации. Это причина не только духовной и интеллектуальной, но также и физической уязвимости. Такая идея сходна с идеей «первородного греха» христианской мифологии, которая всё же является более широкой и приемлемой. Что же касается указанного тезиса об истинной природе «первобытных людей», то он мог бы привести бы к более высокому уровню этнологических исследований и воспрепятствовать совершению многих ошибок.
Де Местр обвиняет savants, учёных и им подобных, которые, словно участники заговора, отвергают тех, кому известно больше их или пользующихся иным способом познания.
«Время, в котором люди видели следствия в причинах, судят согласно мышлению времени, в котором люди с большим трудом восходят от следствий к причинам, или говорят, что бесполезно заниматься причинами, или уже более почти неизвестно, что такое причина». Он добавляет: «слышится тысяча шуток о невежестве древних, которые видели повсюду дух: мне кажется, что мы гораздо глупее их из–за того, чтобы мы его нигде невидим. Всегда говорят о физических причинах. Но что такое физическая причина?»
Для него пагубна следующая аксиома, поддерживающая фундаментальную поверхностность: «Никакое физическое событие, касающееся человека, не может иметь высшую причину».
Де Местром отрицалась идея прогресса, а намного более приемлемой казалась ему идея инволюции. Де Местр указывает, что многочисленные традиции утверждают, что «люди изначально обладали наукой, но отличающейся от нашей и высшей по сравнению с ней, потому что она исходила из более высокой точки, что делало её также очень опасной. И это объясняет как никогда, что изначально наука всегда была тайной и оставалась закрытой в кругу храмов, где наконец погасла, когда это пламя не смогло служить ни для чего другого, как для горения».
Де Местр придавал большое значения молитве и её власти. Он писал даже: «Невозможно, чтобы молитва нации не была удовлетворена», но, собственно, именно обратное нужно было бы продемонстрировать, что нелегко. Мы сталкиваемся с противоречием между силой молитвы добродетели и неизменностью законов природы — противоречием, с которым де Местр пытается справиться, но малоубедительно. Он полагает, что если молитвы не приводят к результату, то это происходит только из–за высшей божественной мудрости.
Часто со скандалом упоминается апология палача как инструмента Бога, созданная де Местром, и также его концепция божественного характера войны. К сожалению, что касается этого последнего, то автор не рассматривал то, что война может быть благоприятна для героизма, надындивидуальных действий; она видится ему в мрачных терминах искупления, поражающего фундаментально виновное и деградировавшее человечество. Разница между справедливой и несправедливой, оборонительной и завоевательной, выигранной и проигранной войной не рассматривается. Очевидно, что это плохо согласуется с действительно «реакционной» ориентацией.