Империя статуй — Ad Astra
Пролог
Ты будешь жить, а я умру. Однажды рано поутру
Войдешь в пустой холодный дом. И сядешь прямо под окном.
Не проклинай, прошу, судьбу,
Ты будешь жить, а я умру.
Я хорошо помню своё детство.
Это была позабытая всеми деревенька, окруженная бесконечными пашнями, расплывающимися на горизонте под палящим солнцем. Сорок старых изб жались друг к другу, клонясь к земле, и единственный колодец посреди вытоптанной площади знаменовал собою центр с тремя лавками, одну из которых вскоре пустили на дрова. Земля не была плодородной, и урожай обычно выходил скупым — его едва хватало, а потому пашни с каждым годом становились лишь больше. Они тянулись к небольшому лесу, что спасал всех от холода в жестокую зиму, наполняя поленницы до верхов, и не было задачи важнее, чем подкидывать дрова в старую печку, чтобы не замерзнуть в ветхой избе.
Мы всегда жили бедно, и грязная рубашка, купленная на вырост, служила мне платьем до пяти лет, пока не стала совсем уж мала. Вместе с другими деревенскими детьми я бегала босиком по только скошенной траве, купалась в мелкой речке, ниже по течению которой стирали белье, и играла в лесу, не боясь заблудиться. У меня было крепкое здоровье, и болела я редко, но болезни, приходящие с холодами, забирали с собой маленьких детей, и едва снег таял, на кладбище в восточной части деревушки появлялось несколько новых надгробий.
Порою к нам приезжали извозчики из городов неподалеку: они навещали старых родителей и привозили с собой множество удивительных вещей, которые иногда доставались и нам. Мне очень нравился сахар и красивые ленты, которыми молодые девушки повязывали свои густые волосы, а деревянные игрушки, возглавляя вереницу маленьких мечтаний, вызывали неподдельный восторг, стоило пальцам коснуться шероховатой поверхности. От извозчиков всегда пахло дешевым табаком, и этот запах, смешиваясь с ароматом только испеченной выпечки, навсегда отпечатался в сознании как нечто удивительное и долгожданное.
У меня не было питомцев — животные боялись одной моей тени, а папа не разрешал с ними играть — но рядом с нашим домом всегда водились милые ужи, что беззастенчиво проникали в дом, сворачиваясь калачиком под лавкой. Они были словно коты, ластящиеся к рукам, и вскоре поели всех мышей, что скреблись по углам, заслужив право спать под лавочкой и дальше. Мы не разводили курочек, но сердобольные соседки всегда делились свежими яйцами, и порой отцу приносили кувшин молока, который мы пили вместе с медом. К сожалению, от голода единственную корову в деревне пришлось зарезать, и с тех пор я больше никогда молоко не пила.
В избушке мы всегда жили вдвоем — я и мой папа. Он был очень высоким и крепким мужчиной, чьи грубые и шершавые ладони казались мне самыми ласковыми на свете. Я совсем не походила на него внешностью, и была, по словам отца, копией мамы, которую никогда не видела. Папа всегда много трудился, днями пропадая в полях, а я старалась порадовать его хотя бы вымытым полом да нарезанным салатом, что представлялся мне вершиной кулинарного искусства. Вечерами мы сидели за столом и вместе читали единственную сказку про заточенную в башне принцессу, а после засыпали под тонким пледом, слушая громкий стрекот цикад.
Когда мне миновало десять зим, соседи стали думать, будто бы на меня наложена порча — карие глаза всего за год посветлели, став цветом походить на золото, — и отец, испугавшись разительных перемен, убедил меня не покидать дом без надобности. Он рассказал мне историю моего рождения и поведал о матери, что была нагиней, последовавшей за мужем в чужую страну. Приняв человеческий облик, она прожила с папой долгие и счастливые шесть лет, после чего, разродившись, не сумела скрыть истинный вид. Люди — злой народ, народ жестокий и эгоистичный, придающий своему существованию высшую ценность. Они издавна вели войны с нагами, а стоило вражде завершиться перемирием, устремили свои суеверия в холодную ненависть, считая змеевидную расу порождением тьмы.
Я никогда не видела маму, потому что её сожгли на костре. Прибыв из поездки, отец выкрал меня и сбежал в далекую глушь, но не было в Королевстве места, где не владели умами суеверия и предрассудки. Люди боялись нагов, а змеи считали человеческую расу трусливой и глупой, однако, мое рождение не было событием исключительным, ведь подобные союзы, какой создали мои мама и папа, всегда имели место быть, несмотря на многочисленные преграды. История сводилась к моей крови, но не открывала ответов на все вопросы, а ворошить прошлое отца, принося ему глубокую боль, я не желала. И все же он первый заговорил о моих глазах, что светлели с каждым днем, вспоминая о том, что у мамы они были голубыми.
Спустя ещё один год, мои пшеничные волосы выцвели, став белоснежными. Круглый зрачок чуть вытянулся, но сильно сужался, стоило яркому свету фонаря коснуться лица, потому на улицу я выходила только утром, повязав голову косынкой. Селяне относились ко мне настороженно, но благосклонно, ведь я росла на их глазах и была воспитана ребенком вежливым и добродушным, но в разговоре с ними мне приходилось сильно жмуриться, дабы те не рассматривали странные глаза. Я чувствовала себя странно. Поработав над грядками, я возвращалась в дом, где растирала отекшие ноги, ходить на которых становилось все труднее, но прежде прогоняла из дома ужей, что, размножившись, устилали пол подобно ковру.
Я не была человеком, и папа это знал, но даже так происходившие метаморфозы беспокоили его — он говорил, что, пребывая в Империи нагов, никогда не видел змея с белыми волосами и златыми глазами. Будучи человеком образованным и сообразительным, отец посчитал это мутацией, и, когда на тринадцатый день рождения я проснулась с белым хвостом, он всерьез задумался над тем, чтобы переехать в уединенную хижину подальше от людских глаз. С тех пор я из дома более не выходила, учась превращать хвост в ноги, но как же удобно было ползать! Чешуйки отливали золотом, красиво переливаясь в солнечных лучах, что проникали в комнату сквозь грязные стекла, и я более не чувствовала тяжести. Никогда прежде не была я такой быстрой…
Но переехать мы не успели.
Я с содроганием вспоминаю собранные в углу мешки, проклиная себя за то, что решилась выйти на луг в тот день. Легкий ветер шевелил полевые цветы, и девушки плели из них венки, поглядывая в сторону леса, где юноши устроили охоту, взяв с собой собак. Время шло к полудню, и селяне цепочкой возвращались с пашен, чтобы пообедать. Смастерив и себе украшение из цветов, я поднялась на ноги, чтобы вернуться домой, но большая собака, выскочив из леса, бросилась на меня с громким лаем и яростью, с какой ещё недавно преследовала дичь. Девушки закричали, я сильно испугалась раскрытой пасти и залитых кровью глаз, а после ослепла от яркой вспышки.
Моей первой жертвой была соседская собака по кличке Оти.
Превратившись в прыжке в камень, она рухнула на землю, разбившись на крупные валуны, и эта груда камней, преградившая узкую тропу, положила начало череде трагических событий, что сделали из меня существо, заслуживающее громогласного статуса. Мы тотчас же покинули деревню. Отец не ругал меня, но взгляд его, обычно ласковый и внимательный, стал печальным и сострадающим. Он крепко держал меня за руку, пробираясь сквозь плотные заросли, но, придя к хижине, папа вдруг подхватил вещи и продолжил путь. Миновав лес, мы вышли к большой деревне, представившись путешественниками, и, взяв лошадей на все имеющиеся средства, отправились на Север Королевства Солэй, к высоким горам, которые я когда-то мечтала увидеть.
Моя лошадь громко ржала, боясь везти седока, источающего угрозу, и мне приходилось сильно бить её хлыстом. Города мелькали друг за другом в мерцании теплых огней, и высокие дома, покрытые плющом, завораживали взгляд, как привлекали его пышные платья ухоженных дам и черные экипажи, расписанные золотом. Это был другой мир, не ведомый детям, выросшим в сельской глуши, но позволить себе обычную прогулку было невозможно — останавливаясь в тавернах, чтобы переночевать, мы гнали лошадей во весь опор. Нас настигли у подножия горы.