На севере, в Монголии, генералы Тэу Хен и Кэн Пин со своей стороны одержали крупную победу над северными хун-ну (89-90). Правители южного Кьюшэ и северного Кьюшэ (Кученг и Турфан) также вскоре укрепили связи с империей. В 91 г. китайский полководец Кэн Куэй нанес хун-ну еще одно кровавое поражение. Кэн Куэй дошел до Внешней Монголии, без сомнения, до самого Орхона, захватил в плен мать и всех домочадцев шаньюя, и поставил на его место его брата Ючукена. Этот новый правитель хун-ну однако восстал в 93 г., и Китай направил против него сяньбийцев, монгольскую орду с маньчжурских границ, которые захватили и убили его. Это было таким поражением, от которого северные хун-ну уже не смогли полностью оправиться.
Лишенные помощи хун-ну, как и индо-скифов, три из четырех восставших городов на севере Тарима, Куча, Аксу и Уч-Турфан, подчинились Пан Чао (91). Китайский завоеватель получил от императорского двора титул "Главный покровитель", т.е. практически он стал вице-правителем Центральной Азии. Он устроил свою резиденцию в Токьене, городке, расположенном около Кучи, в то время как другой китайский генерал обустроился в Кашгаре. Только Карашар оставался недосягаемым. В 94 г. Пан Чао во главе армии, вместе со вспомогательными войсками Кучи и Шаньшаня (Лобнор), двинулся на восставший город. Напрасно жители Карашахра подрубили опоры мостов на реке Юлдуз. Пан Чао перешел реку вброд в том месте, где вода была по пояс, и вдруг появился посреди болот перед Карашахром. Некоторые горожане сумели скрыться у озера Баграч, но правитель вынужден был сдаться. Пан Чао, мстя за нанесенные ему в прошлом оскорбления, обезглавил его именно на том месте, где когда-то, точнее, 19 лет назад, был убит китайский наместник – Чен My. "Пан Чао открыл дорогу для грабежа своим воинам. Они отрубили головы более 5 тыс. жителей, взяли в плен 15 тыс. человек, завладели тремястами тысячами голов скота, в том числе лошадей, быков, баранов". [122]Весь бассейн Тарима был оккупирован. В 97 г. Пан Чао поручил своему ближайшему помощнику Кан Юну проникнуть в Та-тсинь, т.е. на территорию Римской империи, через Ань-си, т.е. по территории Арсидской парфянской империи. Но, посланник, под впечатлением рассказов о парфянах, не осмелился пройти по их территории и повернул обратно на полпути, не достигнув границ Римской империи. [123]
Вскоре Пан Чао вышел в отставку и вернулся в Китай в 102 г., где в том же году и скончался. Преемники великого полководца не смогли проводить такую же политику по отношению к туземному населению, одновременно прагматичную и гибкую, и в 106-107 гг. в Тариме произошло всеобщее восстание. Китайский генерал Лян Кин был взят в осаду в Куче жителями города и близлежащих поселений. [124]Ему, однако, удалось выдержать осаду и даже одержать победу. Между тем, перед лицом непрерывных восстаний, китайский императорский двор потерял всякую надежду на успешный исход дела, и в 107 г. отозвал все гарнизоны не только из Тарима, но и из Лукчуна и Юиву. На следующий год, цяны или тибетцы, отличавшиеся дикими нравами, кочевавшие на западе и юге от Кукунора, напали на китайские форпосты в Гань-су, угрожая перекрыть путь в Дунхуан. Лян Кин отразил их нападение ценой тяжелых боев (108). Наконец, в 109 г., южные хун-ну во Внутренней Монголии напали на китайские приграничные пункты. Китайский губернатор Ляотуна, – Кэн Куэй, натравил на них орды сяньбийцев. Тем не менее, южные хун-ну нанесли урон северу Шаньси. Это продолжалось до тех пор, пока Лян Кин не вынудил их шаньюя пойти на мировую (110).
В общем Китаю с трудом приходилось защищать собственные границы, и только в 119 г. дела пошли на поправку: была восстановлена военная колония Юиву (Хами или Лобнор?), Шаньшань и правитель Турфана вновь подчинились, но некоторое время спустя шанью северных хун-ну, а позднее, и северного Кьюшэ (Кучанг), неожиданно атаковали и уничтожили китайский гарнизон Юиву. Сын Пан Чао, Пан Юн успешно продолжил начатое отцом дело. В 123 г. он восстановил военную колонию в Лукчуне (Лиэу-чонг), около Турфана; в 124 г. укрепил преданность правителя Шаньшаня, запугал правителей Кучи и Аксу, которые сдались ему на милость, и, используя воинские части, предоставленные им в его распоряжение, изгнал из Турфана отряды хун-ну; в 126 г. он даже покорил на некоторое время хуэн-группу хуннских племен, принадлежащих к северным хун-ну, обосновавшихся на северо-востоке озера Баркуль, и обратил в бегство основные силы северных хун-ну, которые попытались вмешаться в ход событий. [125]
В 127 году китайцы расширили господство над Таримом, войдя в Карашахр. В 130 году, сын правителя Кашгара, а также посол правителя Ферганы, прибыли в китайскую столицу Лоян, и явились с поклоном к императору Шань-ди.
В последующие годы, за исключением одного скоротечного восстания в 140-144 годах, организованного предводителем южных хун-ну левого или восточного фланга, [126]Китай испытал особые трудности со стороны хуэнов, т.е. хун-ну с берегов Баркуля. В 131 г. те напали на северное Кьюшэ (Кучанг), с населением которого они обошлись достаточно жестоко; в 151 г. им едва не удалось разгромить китайское военное поселение Юиву, которое было с трудом спасено. Однако в 153 г. северное Кьюшэ еще оставалось вассалом Китая. В 151 г. грубая политическая недальновидность китайского эмиссара стала причиной восстания населения Хотана, убившего его, но впоследствии Хотану пришлось покаяться. [127]
В 170 г. китайские генералы располагали личным составом в Турфане, Карашахре и Куче. Они выступали арбитрами в междоусобных стычках на территории, вплоть до Кашгара. С другой стороны, в 168-169 годах китайский генерал Хуан Кун отразил нападения цянов или тибетцев в Ганьсу.
Цивилизация оазисов Тарима конца античного мира и начала средневековья
Контроль, который осуществляли китайцы в эпоху династии Поздняя Хань, на Шелковом пути, обеспечивал свободу трансконтинентальной торговли посредством двойной линии оазисов на севере и юге Тарима. Это стало благоприятным фактором для распространения буддистской религии. Вместе с этим, индийская литература и древнегреческое искусство также стали известны в бассейне р. Тарим. Точнее, шелковый путь, который являлся также дорогой индийских миссионеров, несших с собой буддизм в Кашгарию и Китай, способствовал тому, что торговля и религия продвигали совместно греко-римское искусство. Посланники Маеса Титианоса действовали в том же ключе, что и проповедники Будды. Наиболее посещаемым отрезком пути в то время, вероятно, был южный участок, который проходил через Яркенд и Хотан. В Юткане, бывшем Хотане, экспедиция Ауреля Стейна обнаружила римские монеты периода правления императора Валенса (364-378); в Раваке, на востоке от Хотана, ею была найдена целая серия греко-буддистских барельефов, с прекрасными древнегреческими драпировками, относящимися к гандхарскому стилю. Чуть далее к востоку, в Ния (Ни-йан), при раскопках городища, заброшенного в конце III в., экспедиция обнаружила римские печати и инталии, индоскифские монеты. В Миране, на юго-западе Лобнора, в древнем Шаньшане, та же экспедиция натолкнулась на превосходные греко-буддийские фрески, в частности с изображением Будды, его монахов и крылатых духов, с четко выраженным римско-азиатским оттенком. Эти фрески, похоже, относящиеся к III-IV вв. нашей эры, подписаны именем "Тита", индийским письмом, в котором можно усмотреть Титуса. [128]
Именно по этому Шелковому пути, в период расцвета Китая, в страну прибывали известные буддистские миссионеры: Нган Шэ-као – парфинянин, прибывший в Китай в 148 г., и умерший в 170 г.; Чу Шофо, индус, Чэ Чан – представитель народа юэчжи, то есть индо-скиф. И тот, и другой прибыли в 170 г., и основали монастырь в китайской столице-Лояне. В следующем веке, Чэ Кьен, сын посла Юэчжи, в период между 223 и 253 гг. перевел на китайский язык многие буддистские писания. Указание на юэчжи весьма любопытно, так как оно убедительно показывает, что кушанская империя, охватывавшая тогда Афганистан, Гандхару и Пенджаб, благодаря Шелковому пути, в большой степени способствовала распространению буддизма в бассейне Тарима и в Китае. Не менее важно знать, что наряду с кушанскими и индийскими миссионерами, туда проникали парфяне, принявшие буддизм, чтобы распространять прозелитизм в Верхней Азии и на Дальнем Востоке. Наконец, если Триптита-ка китайцев представляет нам также список миссионеров и переводчиков, пришедших через Тарим для работы в Китае, очевидно, что и в Тариме другие группы монахов, выходцев из восточного и северо-западного Ирана, занимались распространением их священных текстов на санскрите, с переводом на местные языки, начиная восточно-иранским, и заканчивая кучарским. Пример знаменитого Кума-радживы (344-413) весьма характерен и заслуживает внимания. Кумараджива был выходцем из индийской семьи, которая проживала в Куче. Его предки достигли высокого положения в стране. Его отец, страстный проповедник буддизма, стремился отказаться от всех почестей, чтобы целиком посвятить себя монашескому обету, но правитель Кучи вынудил его остаться в миру и предложил в жены свою сестру. В результате этого брачного союза на свет появился Кумараджива. С самого раннего детства мать привозила его в Кашмир, чтобы он овладел индийскими языками и письменностью, а также приобщился к буддизму. Возвращаясь из Индии, Кумараджива сделал остановку в Кашгаре, где он пробыл целый год, и провел время за изучением Абхидхармы. Текст его биографии [129]свидетельствует, что Кашгар, также как и Куча, был в те времена в такой степени притягательным очагом индийской философии, что правители этих двух городов оспаривали честь принимать у себя такого ученого монаха, каким являлся молодой Кумараджива. Когда же он вернулся в Кучу, государь страны, имя которого по-китайски звучит как По Шуэн, прибыл, чтобы поприветствовать его, а два юных сына правителя Яркенда стали его последователями. Он прожил в Куче со своими учителем-индусом Вималашой, родом из Кашмира, и переехавшим в этот город как раз в то время, когда китайский генерал Лю Куан, захватив Кучу, взял с собой в Китай и Кумарадживу. Во время правления Лю Куана, Куча выделялась великолепием дворцов, которыми китайский наместник очень восхищался. Удивление, которое он высказывал по этому поводу, дает нам право сделать вывод, что речь шла об архитектуре и произведениях искусства, которые напоминали китайский, однако, были ближе к индийскому и иранскому стилям. По утверждению Хаккина, к этому периоду следует отнести и первые живописные работы нового стиля пещер Кызыла.
[122]Ibid., 235-236.
[123]Ibid., 1907, 178.
[124]Ibid., 1906, 256-257 (Biographie de Leang Kin).
[125]Heou-Han chou, Biographie de Pan Yong, trad. Chavannes, Toung pao, 1906, 246-254.
[126]См. Peter Boodberg, Two notes on the history of Chinese frontier, Harvard Journal of Asiatic Studies, 3-4, novembre 1936, 286.
[127]В рубрике Хеу Хань Шу повествует нам о китайском гарнизоне Кьзеу или Куче. Питер Будберг считает, что здесь идет речь не о Куче на р. Музарт в Центральной Азии, а о колонии, основанной когда-то депортированными или эмигрировавшими кучанцами на северо-восток Шень-си, несомненно, на севере Юлиня.(Harvard journ. of Asiatic Studies. novembre 1936, 286.
[128]Reproduction in Aurel Stein, Ancient Khotan, II, pl. XIV et sq, XLIX et LXXI. Aurel Stein, Serindia, t. IV, pl XL-XLII et fig.134, 136 et sq. p. 517,520 et sq. Aurel Stein. On ancient Central-Asian tracks (1933); pi.54, 57. F. H Andrews, central Asian wall-paintings, in Indian Arts and Letters VIII, I, 1934.