Воевода вздохнул, признавая правоту своего слуги. Независимо от своего презрения к Ричарду и чудовищного предположения о презрении нормандца к нему, нужно было выиграть битву и доказать единство. Дракула отбросил простыню и стоял обнаженным, разглядывая свое тело.
Оно было большим и сильным, с массивными мышцами бойца. Многие вампиры, удовлетворенные своей нечувствительностью к боли и ранам, не утруждали себя. Хотя они никогда не толстели, но часто слабели. Дракула никогда не поддавался соблазну, сила была его идефиксом, он презирал всякую слабость. Его отец, Влад Восьмой, прозванный Драколи (Дьяволом), подавал сыну прекрасный пример в этом отношении, пока мятежники не убили его. Но если Владу было суждено погибнуть, он знал, ему наследует брат, Раду Великолепный. Человек совсем другого склада, Раду был мягким, больше похожим на нормандца Ричарда, чем на брата Влада, — и по характеру, и по внешности.
Мысль о Раду заставила Дракулу опять поморщиться, как обычно. Ханат был перенасыщен младшими братьями и неблагодарными сыновьями, страдавшими от того, что у них не было власти и приходилось столетиями ее дожидаться. И они не брезговали ничем, дабы получить и использовать власть. Он думал, стоит ли сохранять их мир ради людей, подобных Раду?
— Наши империи сохраняет то, — ворчал Дракула, — что у них так много врагов извне и мы должны смыкать ряды против них. Но внутренние враги могут доставить нам большие неприятности, если мы даже уничтожим внешних.
Бихейму не нужно было спрашивать, о чем речь. Валашская империя объединилась на основе ненависти к туркам и постоянной необходимости сражаться с ними. Этот общий враг не только отвлекал внимание от соперничества между князьями Востока, но и давал надежду двум группам людей, которые иначе могли быть неспокойными: самым сильным смертным, надеющимся выделиться в сражениях и заслужить превращение в вампира, и вампирам со старшими родственниками, чье обретение власти и привилегий находилось под постоянной угрозой для жизни князей со стороны внешних врагов. Внутренним врагам было проще привлечь эти группы на свою сторону, чем внушить чувство преданности.
Пока хозяин одевался, Бихейм разлил вино в два хрустальных бокала и терпеливо ждал. Он думал, мог ли Блондель де Несле предлагать подобное Ричарду в то же мгновение. Но, если верить слухам, нормандский князь предпочитал другие предложения и пил вино, если не мог пить кровь. Дракуле не нравилось пускать кровь если только он не пускал ее мечом. Если другие вампиры потакали своей нужде, Дракуле она не нравилась, потому что, пусть даже в малой степени, показывала зависимость от более слабых.
Воевода взял бокал из руки Бихейма, хмуро вглядываясь в содержимое.
— Никакого папского яда, уверяю тебя, — пробормотал менестрель.
Опыты папы в применении яда в искусстве дипломатии были общеизвестны. Дракула поднял бокал, как бы произнося тост, и заколебался. Он смотрел на верного менестреля, как всегда, когда искал повода для своей иронии.
— За погибель врагов Валахии? — предложил Бихейм. — Или нам лучше вознести молитву, чтобы Господь направлял стрелы смешных лучников Ричарда?
Дракула изобразил улыбку.
— За погибель врагов Валахии, — сердито сказал он. — И пусть стрелы летят, как хотят, и наделают такой вред, какой смогут!
2
Ричард, смещенный правитель Большой Нормандии, был не в лучшем настроении, возвращаясь с военного совета, чем Влад Дракула. С совещания он тоже пошел домой, вызвав друга, менестреля Блонделя де Несле, и послав за астрологам.
Блондель значил для Ричарда несоизмеримо больше, чем Майкл Бихейм для Дракулы. Ричард сказал бы, что причиной этому были теплота и знание ценности настоящей дружбы; Дракула заметил бы, что князю сложнее найти зеркало для благородства души, чем зеркало для собственной жестокости.
В народе говорили, что Блондель де Несла стал доверенным лицом Ричарда, когда помог его освобождению из тюрьмы, в которую тот был заключен на короткий срок в Валахии после третьего крестового похода. Но это была ложь, выдуманная самим Блонделем как часть легенды, скрывающей настоящую причину заключения. По версии Блонделя, Ричарда упрятал в тюрьму великий герцог валашский Леопольд, завидуя его успехам в борьбе против Саладина. Как рассказывал Блондель, Ричард захватил бы Иерусалим, если бы не коварство и слабоволие валашских союзников, а заключение нормандского князя только подтвердило их предательство. На деле же валашцы обозлились на то, что истощенный долгой и бесплодной компанией Ричард заключил соглашение с Саладином и отправился домой, оставив войну с магометанами армиям Аттилы. За долгие годы версию Блонделя стали считать в Галлии истиной, тщательно поддерживали песнями и чествовали князей Шарлеманя как героев.
Мифотворчество Блонделя создало Ричарду более славное прошлое, чем это было на самом деле, приукрасило восхождение на трон Большой Нормандии, умалчивая о жестоких раздорах, приведших его брата Джеффри к правлению Французской Нормандией и Анжу. Блондель уже задумал рассказ о предстоящей кампании, согласно которому раскаивающиеся валашцы умоляли Львиное Сердце участвовать в ней, и ответ Ричарда отличался несравненным благородством. В действительности Шарлемань все еще считал Ричарда частично ответственным за неприязнь, отравлявшую отношения между Галлией и Валахией на протяжении нескольких веков. И то, что так называемый Львиное Сердце сдал лондонский Тауэр восставшей армии без боя, еще дальше отодвинуло князя Большой Нормандии от королевских милостей.
Новый крестовый поход был последней возможностью искупления, сближения империй, прихода валашских войск на помощь осажденным вождям Галлии.
Учитывая все это, Блондель совсем не удивился, заметив волнение Ричарда после встречи с Дракулой.
— Он — чудовище, — сказал Ричард. — Выскочка, варвар, животное с клочковатыми волосами и негнущимися ногами. Он высмеял моих лучников, верно служивших мне почти пятьсот лет. Ему едва ли больше двухсот лет, но он выставляет себя великим знатоком военного искусства, будто бы огнестрельное оружие — это все. Когда я сказал, что привел лучших христианских рыцарей в этот крестовый поход, он позволил себе поправить меня, сказав, что я привел стариков!