— А как же окно? — удивился Белецкий, но тут же встрепенулся: — Я сейчас его занавешу покрывалом, а завтра вызову мастера…
— Не надо, — ласково, но настойчиво сказала она, — я сама все сделаю, а ты уходи… пожалуйста. И спасибо тебе за все, я этого никогда не забуду.
Он понял, что дальнейшие разговоры бессмысленны, поэтому выпрямился и, прежде чем покинуть квартиру, грустно произнес:
— Да что там… мы же друзья, а между друзьями какие счеты?..
Такова уж сегодня выпала незавидная роль горемычной двери — выпускать тех, кому надо было бы или просто хотелось остаться.
Раздался металлический щелчок захлопнувшегося замка, и только сейчас Ольга ощутила настоящее, грустное одиночество.
Порывисто поднявшись, она бросилась в спальню и упала на кровать, уткнувшись лицом в мягкую подушку. Девушка плакала молча, не издавая ни единого звука, ощущая солоноватый привкус на губах.
Но псу, который все это время был заперт в комнате, и не нужны были никакие звуки — он понимал все своим огромным собачьим сердцем, принявшись лизать свесившуюся с постели ладонь хозяйки мокрым шершавым языком.
— Ну что, куда едем? — спросил Иваныч приятеля, когда они вышли со двора.
— Не знаю, — честно признался Антон. — Неплохо было бы выпить. У меня еще остались кое-какие деньги, может, зайдем в какой-нибудь кабак и нажремся до поросячьего визга?
— Хорошая идея, — согласился Чижов, но внес определенные коррективы: — Только лучше давай поедем ко мне на дачу, чем искать на свои задницы приключений, шляясь по кабакам.
Лямзин, не сказав ни слова в ответ, направился к светящейся галерее ночных киосков, извлекая на ходу тонкую пачку изрядно потрепанных купюр.
Им потребовалось около часа, чтобы добраться до дачи Чижова.
Одиноко стоящий дом по-прежнему выглядел унылым, темным и безлюдным. Дверь была распахнута настежь, качаясь и поскрипывая на холодном ветру.
Зайдя в прихожую, Ваня включил свет и несколько отрешенным взглядом уставился на разбитое окно.
— Значит, здесь все и начиналось, — больше утверждаясь в своих словах, чем спрашивая, протянул майор.
— Угу, — промычал каскадер и, принеся из спальни полосатое верблюжье одеяло, принялся занавешивать зияющее окно.
Антон уселся за круглый, местами облупившийся столик и вытряхнул на него содержимое пластикового пакета. Литровая бутылка «Абсолюта» покатилась по крышке, рискуя свалиться на пол, но Лямзин без труда перехватил ее и привел в устойчивое, вертикальное положение.
— Холодно у тебя, — бесцветным голосом произнес майор, когда к нему присоединился хозяин дома.
— Сейчас растоплю печку, — охотно отозвался Чижов и поднялся, чтобы выполнить свое обещание.
Но Антон остановил товарища:
— Брось, обойдемся… Давай лучше тару.
Пройдя на кухню, Иваныч извлек из старенького покосившегося буфета граненые стаканы и поставил их на круглый столик.
— Почему три? — удивился Антон, но тут же все понял и потупил глаза: — Хотя да, все правильно…
Издав глухой хлопок, открылась блестящая пробка, и прозрачная жидкость забулькала в наклоненном горлышке пузатой бутылки.
Поднеся наполненный до краев стакан к губам, майор сказал:
— Не будем чокаться…
— Почему? — искренне удивился Ваня и, легонько стукнув граненым сосудом по одиноко стоящему в сторонке собрату, на котором лежал аккуратно отрезанный ломтик белого хлеба, добавил: — Глупые предрассудки. Будь здоров, Юрик.
Антон не последовал примеру друга. Лишь грустно посмотрев на третью посудину, он залпом осушил собственный стакан до дна.
На какое-то время в комнате воцарилась угрюмая тишина, и было слышно, как в печной трубе завывает пронзительный ветер и шуршит под окном облетевшая листва.
Спустя час бутылка наполовину опустела, а мужчины почувствовали страшную усталость и безмерное опустошение.
— Пойдем спать, — предложил Иваныч, поднимаясь из-за стола.
— Что-то мне не хочется, — вяло отозвался Лямзин и тут же добавил: — Ты иди, а я еще посижу.
Чижов не стал уговаривать приятеля, оставив его один на один с собственными мыслями. Пройдя в спальню, Ваня, не раздеваясь, завалился на кровать и уже через несколько секунд забылся глубоким сном.
Проснулся Иваныч от нестерпимо-яркого света, который слепил даже сквозь плотно прикрытые веки.
Открыв глаза, он недовольно поморщился, загораживаясь ладонью от настойчивого солнечного луча, и улыбнулся. Улыбка получилась искренней и наивной, как у не обремененного заботами младенца.