Иваныч не заставил просить себя дважды. Выполнив в точности все, что просил Лямзин, он принялся перемещать конец бечевки, направленный в сторону церкви, пока не услышал «Стоп!».
— Держи так, — попросил майор и прижал конец бечевки к жалким остаткам когда-то могучего дерева.
Таким образом, у них получился более-менее сносный прямой угол, который указывал в направлении дачи.
Не ослабляя нажатия на коробок, Антон выдернул из-под него веревку и сказал, обращаясь к Ивану:
— Теперь давай мерить расстояние…
И тут оба посмотрели на воображаемый отрезок, который должен был равняться девяти с половиной метрам, и заметно поникли. Дело в том, что от пня до дома было не больше пяти шагов, в которые, при всем желании, никак не поместится такое расстояние.
Разжав пальцы, Лямзин уронил на землю бечевку и с нескрываемой тоской в голосе спросил:
— А что под домом? Может, подвал? Иваныч отрицательно качнул головой и обреченно вымолвил:
— Ничего. Больше того, я помню, когда мне было лет шесть-семь, отец затеял реконструировать дачу. Тогда она представляла собой почти сарай и находилась немного в стороне. Он снес старые постройки, а здесь, — Иван указал на обшарпанные стены бревенчатого строения, — экскаватором вырыли котлован под фундамент…
— А землю… землю куда дели? — в голосе Лямзина слышались нотки потаенной надежды.
Но Чижов еще больше сник и, махнув рукой, ответил:
— Землю вывозили куда-то на грузовиках. Но куда, я не знаю.
Какое-то время они молча пялились на неказистое строение, не в силах вымолвить ни слова.
Наконец Иваныч заговорил:
— А может, все к лучшему. Так или иначе, но металл мог попасть в чьи-нибудь грязные лапы. А так он спокойно валяется на городской свалке, не причиняя никому вреда. А драгоценности… Что ж, может, кому-нибудь повезет больше, чем нам, и не такой кровавой ценой.
Обреченно махнув рукой, Антон произнес:
— Действительно, может, ты и прав. Да черт с ним. Главное, что мы выжили в этой несусветной переделке, а остальное…
— Жаль, что не все, — выдохнул Чижов и, больше не сказав ни слова, медленно побрел по тропинке к дому.
Кудряшов проснулся рано утром и никак не мог понять, что же его разбудило. За последние несколько лет он не мог припомнить ни одного раза, чтобы вот так, ни с того ни с сего, поднимался в такую рань.
Протянув руку к соседней подушке, где обычно спала его жена, Родион Семенович неожиданно вспомнил, что все его домочадцы уехали на неделю в деревню. От этого ему стало как-то не по себе.
Больше всего полковнику сейчас хотелось услышать привычное посапывание своей дражайшей половины или ощутить дразнящий запах утреннего кофе, который так вкусно варила его супруга. Но вместо этого на Кудряшова уставилась предрассветная серая мгла, пробивающаяся сквозь неплотно прикрытые занавески уютной спальни.
Протянув руку к стоящему на прикроватной тумбочке светильнику, полковник включил лампу и сощурился, привыкая к яркому свету. Настенные часы показывали двадцать пять минут шестого.
Родион Семенович понял, что уже не сможет заснуть, и хотел было встать, но тут его взгляд задержался на стоящем в дальнем углу кресле, и тело полковника передернул нервный озноб.
Закинув ногу на ногу, в кресле сидел тучный субъект, чьи непроницаемые глазки буквально пронзали Кудряшова насквозь. Хозяину квартиры показалось, что гость надменно улыбается, хотя это могло быть и плодом его разыгравшегося воображения.
— Вы кто? — выдавил из себя полковник, ощущая, что большего он сказать просто не в состоянии.
Незнакомец достал из кармана пачку сигарет, обычную одноразовую зажигалку и сладострастно закурил. Дождавшись, пока табак на кончике сигареты превратится в хрупкий пепел, он ртряхнул его на ковер, нисколько не заботясь об элементарных приличиях, и начал без всякого вступления:
— Прошло уже больше двух недель с того момента, как вы обещали мне по телефону, что все устроите в лучшем виде.
Но, по-видимому, к своим обещаниям вы относитесь довольно легкомысленно.
Только сейчас Родион Семенович догадался, кто перед ним. Он неоднократно разговаривал с этим человеком по телефону — после того первого случая, когда незнакомец позвонил ему по правительственной «вертушке», — но ни разу не видел его в лицо. Теперь такая возможность представилась, но странно, что он, полковник, не испытывает на этот счет абсолютно никаких эмоций, кроме дикого, всепожирающего, животного страха.
— Я-я-я… Я все устрою, — заплетающимся языком попытался произнести Кудряшов и, к своему огромному сожалению, понял, что вместо слов из горла вылетает лишь нечленораздельное бормотание.