Тем не менее Федя моментально сменил лесную делянку на кружок художественной самодеятельности и надел на руку повязку — таким образом он обеспечил себе «УДО», то есть условно-досрочное освобождение.
Вернувшись в родной Тмутараканьск, где сибирская природа закаляла достойные кадры, Федя стал Жбаном — бывшим спортсменом, бывшим зеком, сплевывающим через зубы и «ботающим» не иначе как по «фене», — к которому потянулась сопливая молодежь, жаждущая блатной романтики.
Отсидка научила Федора Петровича двум важным правилам: не попадайся в руки ментов сам, если за тебя это могут сделать другие, и не обижай себя при дележке, потому как, кроме тебя самого, кто же о тебе еще побеспокоится.
Возведя все это в ранг аксиомы, Жбан принялся благостно наживать капитал, без сожаления расставаясь с членами своей банды, уходящими на этап. Дела его пошли в гору.
Но случилась одна маленькая неприятность. В город вернулся вор в законе, оттрубивший десятку, что называется, «от звонка до звонка». Для него не составило труда навести соответствующие справки о «блатном» по кличке Жбан, и звезда Федора Петровича безвозвратно закатилась.
Его бы, конечно, зарезали как самозванца, взявшего на себя незаслуженные полномочия. Спас Жбановича банальный побег.
И вот Москва-столица легла у его ног на перроне Казанского вокзала.
Какое-то время Федя сидел тихо и смирно, стараясь понапрасну не высовываться, но приобретенный опыт быстро дал ответ на извечный вопрос «что делать?», и новоиспеченный пахан сгреб под свое крылышко крепкую бригаду, подбирая людей в дешевых пивнухах и едва ли не под заборами.
С той поры минуло восемь лет, и никто уже не мог напомнить Жбану, кем он был на самом деле.
Теперь, буквально расплываясь в глубоком кресле, сидел довольный жизнью властный и удачливый пахан. Позабывшие о тренировках мышцы постепенно превратились в трясущееся желе, глазки заплыли, как у откормленного кабана, а на месте привычного подбородка появились многослойные складки, похожие на подол плиссированной юбки. Федя процветал и надеялся, что так будет всегда,
Пухлые пальчики принялись вновь расставлять фигуры на шахматной доске, но Леха отчаянно запротестовал:
— Нет, с меня хватит. Башка трещит, как будто в ней кузнецы работают.
— Да ладно тебе, — начал уговаривать охранника Жбан, — еще партейку, и все.
Неизвестно, чем бы закончились их словопрения, если бы в этот момент на пороге гостиной не появился второй телохранитель.
Высокий, худощавый, с ввалившимися от постоянного недосыпания глазами, он походил на египетскую мумию, облаченную в современные шмотки.
Подойдя к пахану, охранник заговорил:
— Федя, у нас неприятности.
Этого слова Жбан терпеть не мог, поэтому грозно воззрился на вошедшего, медленно протянув:
— Ну, что еще?
— Шурик вернулся…
— А Димон где? — перебил «мумию» бывший штангист.
Ни слова не сказав в ответ, худосочный парень распахнул дверь, приглашая кого-то войти в комнату.
На пороге появился среднего роста молодой человек с помятым лицом и огромной шишкой на широком лбу.
— Где остальные? — спросил пахан, и тон, которым был задан вопрос, не сулшг Шурику ничего хорошего.
Ноги Шурика подгибались от непомерной усталости, но он не решался присесть без приглашения старшего, поэтому оперся плечом о дверной косяк и заговорил, едва ворочая непослушным языком:
— Эти козлы смылись, перебив почти всех наших пацанов, кроме тех, которые остались на квартире в Чертанове. Димон, Молоток, Сеня Дуб, Олег — мертвы. Куда делся Андрон, я не знаю. Меня долбанули Сениной дубинкой по башке, и я отъехал, а когда очухался, вокруг были одни трупы… — Он затих, как паровозный котел, из которого спустили пары.
Несколько минут в комнате висела гнетущая тишина. Никто не решался первым нарушить молчание, а Жбан, гневно сдвинув брови, погрузился в глубокую задумчивость.
Наконец его щеки задрожали, предвещая неминуемую бурю, которая не замедлила разразиться. Поднявшись на толстых, слоновьих ногах, Федор Петрович приблизился к Шурику и зашипел тому в лицо:
— А почему ты остался в живых? Неужели ты не мог пристрелить этих скотов, вышибить им мозги?! За что я плачу тебе деньги, урод?!
Парень стушевался, не зная, что сказать, а Жбан продолжил:
— Если ты, гнида, думаешь, что я посочувствую тебе, то глубоко заблуждаешься…
Не договорив, пахан с разворота влепил подручному звонкую затрещину.
В другой момент Шурик легко бы выдержал и не такие побои, но сейчас он едва стоял на ногах, поэтому покачнулся и медленно сполз по стеночке.