— Наличие людей или их отсутствие не отрицает похищения. — он поднимает плечо, его голос абсолютно нейтрален. — Тогда я похищаю тебя.
Мое сердце сжимается, а губы раскрываются. Он что, в серьез? Я упомянула о похищении, чтобы это немного встревожило его, и он подумал, что хлопоты, связанные с этой ситуацией, того не стоят. Я думала, что есть по крайней мере восьмидесятипроцентный шанс, что он меня отпустит, но он полностью проигнорировал этот фактор риска.
— Тебя действительно не волнует, что я заявлю на тебя в полицию?
— У тебя нет ни улик, ни описания внешности. Твоё заявление будет лежать на столе некомпетентного полицейского несколько дней, месяцев, а потом будет отправлено в архив.
Я впиваюсь ногтями в его руку и пытаюсь поцарапать кожу. Он шипит, в его голосе звучит веселье.
— Ты часто смотришь криминалистику?
— Что? А что?
— Я предполагаю, что это шоу стоит за твоими попытками взять у меня ДНК. Но советую отказаться от этого. Ты не только усложнишь себе жизнь, но и твои родители могут поплатиться за то, что втянули меня в грязь. Видишь ли, мой отец оскорбляется, когда затрагивают его фамилию, а у него есть опасные друзья.
Я не отпускаю его руку. Более того, я еще глубже впиваюсь ногтями.
— У меня нет родителей.
Его шаг замедляется, и я внезапно становлюсь единственным объектом его ранее рассеянного внимания. Перемена едва уловима, но она настолько сильна, что я сглатываю.
— Боже, Боже. Ты становишься все интереснее. Почему у тебя нет родителей, роковая женщина?
— Не твое дело.
— Может, я хочу, чтобы это стало моим делом.
— Зачем? — я встречаюсь со сверкающим цветом его глаз. Они определенно светло-серые или темно-синие, или смесь того и другого. — Почему ты хочешь знать обо мне?
— Потому что ты меня заинтересовала. И это, кстати, эмоция, которая едва ли вызывает во мне интерес.
— Должна ли я быть польщена?
— Да. Ты также должна ответить на мой вопрос.
— Если я отвечу, ты меня отпустишь?
— Я бы сказал «да», но это было бы ложью, а я уверен, что ты не предпочитаешь такой вариант. Мы должны принять политику честности.
— Честность это всего лишь иллюзия, придуманная людьми, чтобы они могли манипулировать другими.
— Ты слишком умная.
— Для девушки или для моего собственного блага?
— Ты слишком умна для своего возраста. Но это хорошо. Если правильно используешь свой мозг, ты добьешься многого.
Я делаю паузу, мои ногти подсознательно ослабевают в его руке. Это первый раз, когда кто-то хвалит мой мозг без снисходительности или жалости. Даже мой учитель сказал, что быть слишком умной это не очень хорошо для женщины на нашей стороне гетто.
Тетя Шарон сказала, что из-за этого меня убьют.
И все же незнакомец, парень в маске, сказал слова, которые я так хотела услышать от кого-то.
От кого угодно.
Если только они поверят в меня. Если только кто-то захочет увидеть мое происхождение и заглянуть в мою душу.
Но, опять же, он не знает, откуда я родом, так что, возможно, он изменит свое мнение, когда узнает мой почтовый индекс.
— И откуда ты это знаешь? — спрашиваю я, внезапно почувствовав себя немного трезвой.
— Просто знаю. Теперь о политике честности. Хочешь принять в ней участие?
— Сначала предложи мне что-нибудь.
— Например?
— Зачем ты меня взял, точнее, похитил?
— Ты услышала деталь, в которую не должна была быть посвящена.
— Если бы ты был так обеспокоен поджогом или тем, что замышляли твои друзья, ты бы сдал меня или остался, чтобы принять участие в действии. Ты бы точно не стал прогуливаться со мной, как в средневековье.
Его усмешка эхом разносится в воздухе, как самая призрачная музыка. И самое ужасное то, что я не могу перестать тянуться к нему. Не могу перестать смотреть на него, на его рост и широкие плечи.
— Это правда. Причина, по которой я взял тебя, или похитил, как ты предпочитаешь это называть, в том, что, как я уже говорил, мне скучно, а ты интересная. В каком-то ботаническом смысле, что необычно для меня. Мне нравятся только тела девушек, а их умы меня не интересуют.
— Ты женоненавистническая свинья.
— А ты любительница ярлыков. Но мне нравится твоя интуиция. Она чертовски заводит.
Мой желудок сводит судорогой, и я не понимаю, какие эмоции одновременно прорезают его, и как повышается температура, несмотря на холод.
Он останавливается, и мои глаза расширяются, когда я ожидаю, что он что-то сделает. Вместо этого он выбирает широкий шерстяной шарф у уличного торговца, бросает человеку, который их продает, стодолларовую купюру, затем отпускает мою руку, оборачивая шарф вокруг моей шеи и рук.