«Габриэль, они ид-дут».
II. Три способа
Мелкий мальчишка бежал первым. Ему было не больше шести, когда он стал таким. Двигался резво, как олень, мчался по долине прямо ко мне. Следом неслись остальные: светловолосая женщина и двое мужчин, худой и коренастый. В стае теперь было десятка два порченых, не меньше.
Я, охнув, поднялся на ноги. Сломанная рука болталась плетью, и когда я снимал с коня седельные сумки и прятал сломанный меч в ножны, боль вернулась. Я простился с несчастным братом и побежал в сердце долины, туда, где вилась далекой лентой дорога. За ней еще три мили – и брод. Шансов оторваться от порченых было мало, но я знал, что мимо Справедливого они не пробегут. В воздухе густо витал аромат его крови, скопившейся в лужах грязи. Шавки вроде этих устоять не смогут.
Я уже ощущал трясучку: жажду, от которой сбивалось сердце и крутило в животе. Запинаясь и чуть не поскальзываясь, я выхватил из бандольера фиал: на донышке оставалась всего щепотка порошка цвета розовых лепестков и шоколада; от нетерпения рука у меня задрожала еще сильней, а стоило запустить ее в карман пальто, как сердце ушло в пятки: огниво пропало.
– Шило мне в рыло… – прошептал я.
Я пошарил за поясом, в других карманах пальто, хотя результат уже знал: огниво потерялось, когда я вылетел из седла. Шансы оторваться все уменьшались.
Я побежал, сунув сломанную руку за бандольер и морщась от боли. Со временем кость должна была срастись сама, но порченые этого времени мне давать не собирались. Одна надежда была на реку, да и то крошечная. Если бы меня настигли, я сгинул бы, как Справедливый.
Жан-Франсуа оторвал взгляд от книги.
– Ты так сильно боялся их?
– Кладбища этого мира полнятся идиотами, которые считали страх своим другом.
– Похоже, что легенда о тебе, переходя из уст в уста, расцветала новыми красками, де Леон.
– Как и любая легенда. И краски всегда не те.
Вампир убрал со лба золотистые кудри и окинул широкие плечи Габриэля взглядом темных глаз.
– Говорят, ты самый грозный мечник из живших на свете.
– Я бы не стал заходить так далеко. – Угодник-среброносец пожал плечами. – Скажем так: будь у меня под рукой что-нибудь острое, показывать мне папаш ты бы не захотел.
Вампир удивленно моргнул.
– Показывать папаш?
Габриэль вскинул правую руку, растопырив пятерню, и накрыл предплечье ладонью левой.
– Старинный оскорбительный жест северян. Подразумевает, что твоя мама делила постель с кем ни попадя, поэтому уже никак определить, кто твой папаша. А оскорбить мою мама – верный способ получить от меня удар острием в рожу.
– Тогда что же ты бежал? Образцовый воин Серебряного ордена, хозяин Пьющей Пепел, бежал, как выпоротый щенок от стаи грязнокровок.
– Закон третий, вампир.
Жан-Франсуа склонил голову набок.
– Нежить быстронога.
Габриэль кивнул.
– Этих уродов собралось два десятка. Я сломал рабочую руку минимум в двух местах и, как я уже сказал, никак не мог покурить.
Жан-Франсуа взглянул на костяную трубку, что лежала на столике.
– Значит, ты полагался на санктус?
– Я на санктус не полагался, я зависел от него, пристрастился к нему. И, oui, у меня в запасе осталось еще несколько трюков, но моя рабочая рука сломалась, да и биться с такой толпой было слишком рискованно.
Правду сказать, спастись от них у меня едва ли получилось бы, но упрямство не позволяло мне просто лечь и подохнуть. И я решил: была не была. Дождь лил в глаза, сердце колотилось у горла, а я перечислял в уме все, что хотел сделать, вернувшись сюда, и гадал, удастся ли хоть что-то из этого. Обернувшись, я увидел: порченые уже почти закончили со Справедливым. Они поднялись из грязи и бросились дальше: губы красные, зубы сверкают.
Я добежал до дороги, спотыкаясь в грязи под грохочущим в небе громом. Сил почти не осталось, порченые наступали на пятки. В отчаянии я достал меч.
«Ежели т-тебя здесь растерзают, – шепнул он, – и я окончу с-свои дни, болтаясь на бедре у какого-нибудь б-безмозглого хромого мешка с ч-червями, то сильно на тебя обижусь».
– Какого же тебе от меня хрена надо? – прошипел я.
«Беги, Львенок, БЕГИ».
И я сделал, как велел мне меч, совершил последний рывок. В небе сверкнула молния, и я, прищурившись, разглядел сквозь пелену мороси… чудо. Карету, запряженную унылой ломовой лошадью и застрявшую посреди дороги.
– Божественное вмешательство? – пробормотал Жан-Франсуа.
– Ну или мне сам дьявол ворожил.
Карету окружало с десяток солдат. С кормом в те ночи была беда, и бедняк не мог позволить себе держать лошадь, а вот у каждого из тех людей имелся собственный скакун: добрые, крепкие сосья, стоявшие, понурив головы, под дождем, пока их хозяева спорили по щиколотку в грязи. Я сразу же увидел, что у них стряслось: из-за непогоды дорогу развезло и карета увязла в жиже по самую ось.