Империя Вампиров

Двое из фактории страдали болезнью, которую Квинтус называл «йоз», — обычной здесь, особенно среди людей; Гендва дал им лекарство. Нтикима знал, что большинство больных обычно выздоравливает без лечения, даже маленькие дети редко умирали от неё, но знал также, что иногда случается воспаление, которое может обезобразить человека. Поэтому не удивился, что для двоих страданий показалось достаточно и они сбежали. Из туземцев Буруту остались только Нгадзе, Мбурраи и Нтикима. Ноэл Кордери был огорчен потерей, но не испуган. На открытой местности было проще управляться с ослами.

Мбурраи тоже прихворнул, его правая рука болела из-за червя, который, по словам самого Мбурраи, уже несколько лет рос в ней. Вначале Квинтус этому не поверил, но в деревнях у реки Нтикима показал ему других людей страдающих этим заболеванием. Один из них воспользовался тем, что червь показался в ранке у запястья, и стал его дюйм за дюймом вытаскивать, наматывая на палку. Нтикима уверял Квинтуса, что таким образом мужчина удалит паразита, хотя это и очень мучительно. Мбурраи спросил, можно ли вытащить червя из его руки, но ни Квинтус, ни Гендва не знали, что предложить.

Особенно много проблем в путешествии создавали киго — впивающиеся насекомые, которых Гендва и Квинтус ловко выцарапывали острием иголки. Иной возможности испытать силу белого и черного колдунов пока не представлялось.

Сапоги белых защищали от киго, но они вытряхивали их каждое утро, чтобы уберечься от заползших скорпионов. Однажды низкорослый Эйре впал в жуткую панику, когда ему на спину свалился громадный фруктовый паук, но Нтикима заверил его, что такие создания безобидны. Нтикима не боялся пауков, позволял им передвигаться по себе, радуясь тому, что даже безносый турок рассматривал это как доказательство необыкновенной смелости и стойкости.

На равнине, где жили пастухи, Нтикима увидел много животных, удивительных и для него, и для белых. Их поразили жирафы, объедающие листву высоких деревьев.

Странно, но некоторых из этих созданий Ноэл уже знал, он сказал, что видел львов, леопардов, даже пойманного слона. Ноэл надеялся увидеть животных на их родине, но, к его разочарованию, большие кошки были очень осторожны и не показывались, хотя путешественники часто слышали их голоса. Ноэл обрисовывал львов, но гиены и шакалы, бродившие вокруг деревень, были так же неизвестны ему, как и Нтикиме.

Некоторые вещи пугали Ноэла. Он расспрашивал Нтикиму о кочевниках-животноводах, их обычае доить животных, пускать им кровь. Пастухи надрезали шеи животных и смешивали кровь с молоком, предлагая путешественникам. Нтикима нашел эту смесь вполне терпимой, но видел, что белые отказываются пить ее, этот обычай смущает их. Мальчик решил, что белые ограничивают себя странным и строгим табу в использовании крови и что это как-то связано с их отношением к элеми. Но, когда Нтикима рассказал Гендва о своем открытии, Они-Осангин промолчал.

Путешествие по долине было таким легким, что на второй день они увидели место переправы через Кварру и Бенуаи, сходящиеся неподалеку в большую реку, которую нельзя было перейти вброд. Им пришлось убеждать рыбаков прибрежного поселения переправить их. Даже без помощи Гендва это было несложно, потому что местные жители привыкли к жизни на воде. Многие говорили на уруба, а некоторые утверждали, что бывали в Буруту. Вид белых их совсем не удивил, не напугал, в отличие от лесных жителей, предпочитавших держаться от них подальше. Вождь этой деревни был более радушен, чем любой царек лесных жителей.

Позади места слияния рек между Бенуаи и холмами тянулась узкая полоска земли, по которой они шли на восток, используя тропы, проложенные местными торговцами. Скота здесь было мало; по словам Гендва, из-за распространенной здесь падучей болезни. Несколькими милями выше скоту ничего не грозило. Местные жители боялись и ненавидели горцев, проходивших со скотом, потому что те часто грабили деревни, и даже Гендва опасался их. На пути участников экспедиции не раз встречались деревни, дотла разоренные мародерами.

Две группы торговцев хауса три дня шли за караваном, уверовав в силу ружей Лангуасса в качестве защиты против возможного нападения. Как и местные жители, эти хауса уже видели белых. Обычно хауса продолжали путь и после полудня, но сейчас они останавливались, когда белые укрывались от солнца. Вешали свои товары на сучья и усаживались рядом с Нгадзе и Мбурраи, обмениваясь рассказами, шутками. Нтикима держался на расстоянии, стараясь быть рядом с элеми. Гендва игнорировал попутчиков. Хауса пошли своей дорогой, когда Гендва увел ослов с реки на север, к холмам, по течению ручья.

Когда путешествие показалось всем утомительно бесконечным, Нтикима набрался духу спросить, сколько еще идти — о чем Кордери уже спрашивал. Но Гендва сказал мальчику, как и белому, что они только начали свой путь, плодородную землю Адамавары не так легко достичь с такими путешественниками.

6

Из сонного расслабления Ноэла вывел далекий звук, нарушивший тишину тропической ночи. Кордери быстро поднял голову с грубой подушки, сделанной из свернутой одежды, но распознал природу звука и успокоился. Потом перевернулся на спину, но не встал. Знал, что звук стихнет и он опять уснет.

Квинтус, лежавший рядом, тоже проснулся, сел, отодвинув противомоскитную сетку, и натянул ботинки.

Его лицо было освещено тусклым светом фонаря, стоявшего на земле между ними.

— Это Оро, — сказал Ноэл. — Нас это не касается.

— Но Лангуасс этого не знает, — ответил монах. — Надо предупредить его и его людей, чтобы оставались в палатках. Нам вовсе не нужен человек с мушкетом в ночных поисках зверя. Если утром объявятся мертвые, пусть это будут воры хауса или преступники уруба.

— Конечно, — ответил Ноэл. — Мне тоже идти?

— Не надо. Я сделаю все сам.

Монах поправил свое белое одеяние и выбрался из сетки, окружавшей постель. Выходя, он прикрыл вход, но не долго он оставался закрытым. Под сетку Ноэла проскользнула Лейла. Ее приход насторожил, но то, что она была одета, успокоило; ночи сейчас стали холодными, и одеваться приходилось теплее.

— Что это за шум? — нервно спросила цыганка, сев на его кровать и стараясь скрыть тревогу.

— Это Оро, — сказал он. — Слово означает «ярость» или «свирепость». Туземцы говорят, что это что-то вроде демона, приходящего наказать виновных, но шум производит священник, вращая на плети кусок дерева с отверстиями. Оро чем-то похож на Эгунгуна, появляющегося по другим случаям. Огбоне вызывает его, чтобы наказать ведьм и других нарушителей неписаных законов. Когда раздается его голос, женщины закрываются в хижинах, потому что это касается только мужчин. Выданных преступников больше не видят, но иногда изуродованные тела находят на ветвях высоких деревьев, куда их забрасывает демон. Их кровь пьют элеми и обычные люди, ею мажут, в качестве жертвоприношения, большие барабаны — гбеду.

Иногда, когда приходит Оро, туземцы убивают пленных рабов или детей, но это зависит от вида праздника. На праздник Олори-мерина, бога, хранящего города, в жертву приносят новорожденного. Это случается четыре раза в год, но и тут опасности для нас нет.

— Но не наш приход поднял их? — спросила Лейла.

— Нет. Наш приход для этих людей ничего не значит. Они могут только радоваться присутствию вампира Гендва на их церемониях, устроить для него целый спектакль. В Огбоне он важная персона — священник Осангина, доброго бога-лекаря.

— Это ужасная страна, — пожаловалась она, — где вампиры, живут долго или нет. Боги, которых боятся черные, требуют кровопролития, даже в молоке для детей — кровь животных. Это чудовищно.

— Эти леса не краснее, чем улицы любого галльского города, — возразил Ноэл цинично. — Сомневаюсь, что арабские страны чище. Ни христиане, ни мусульмане не церемонятся с врагами, все мы просим помощи у наших богов в своих делах. Да, Олори-мерин — мрачный бог, но честнее жестокостью служить жестоким богам, чем, как инквизиция-папы, пытать во имя доброго, ласкового Бога, который якобы любит и жалеет всех нас.

Снаружи голос Оро стал стихать и наконец все смолкло.

— Это все? — спросила цыганка.

— Нет, — сказал Ноэл. — Сейчас раздастся барабанный бой — но мы не в самом городе, будет не очень громко. Мы в безопасности и должны уснуть.

— Если я останусь с тобой, — сказала она, — то буду спать лучше.

— Лангуасс будет искать тебя, — ответил он, стараясь смягчить тон.

Она хотела ответить, но вошел Квинтус и посмотрел на обоих, неудобно устроившихся в складках защитной сетки. Лейла питала уважение к Квинтусу, хотя он не был суров с ней, и замешательство, смешанное с раздражением, заставили ее отодвинуться.

— Не бойтесь, — сказал Квинтус. — Лагерю ничего не угрожает. Нгадзе будет наблюдать. Гендва и Мсури ушли, Нтикима тоже, возможно, потому что он уруба.

Ноэл задумчиво кивнул. Ни он, ни Квинтус не верили, что Нтикима ушел из-за того, что был уруба. Они давно решили, что он принадлежит к Огбоне и с самого начала должен был следить за торговцами из Буруту, докладывая своим хозяевам об их действиях, планах. Они не особенно сердились, потому что мальчик нравился обоим, но должны были остерегаться.

— Пойду к Лангуассу, — сказала Лейла, — хотя я ему больше не нужна. Он теперь не успокоится, пока не узнает, сможет ли использовать тайну черных вампиров, если, конечно, доберется до нее.

Цыганка вышла из палатки. Ноэл удивленно посмотрел ей вслед.

— Что она хотела сказать? — спросил он монаха.

Квинтус забрался под сетку своей постели и сбросил сапоги:

— Думаю, она пыталась намекнуть тебе, что Лангуасс импотент или что-то в этом роде. Он как-то осторожно расспрашивал меня о лечении.

Ноэл недоуменно смотрел на монаха, пытаясь понять слова марокканки:

— А при чем здесь тайна черных вампиров?

— Под мешочки элеми ты заглядывал? — спросил Квинтус.

Гендва постоянно носил мешочки и тряпку на бедрах, мылся нечасто. Ноэл не видел укрываемого, всегда отворачиваясь от обнаженных.

— Его член изуродован, — продолжал Квинтус. — Увидев это впервые, я подумал, что он жертва неудачного обрезания или несчастного случая до того, как стал вампиром, и его ткань не восстановилась, но потом понял — это сделано умышленно. Если ритуалом икеика мальчика превращают в мужчину, то так же может происходить превращение мужчины в элеми, видимо это называется Ого-Эйодун. Элеми довольны, потому что они выше обычных удовольствий и соблазнов; мы знаем, цветные шрамы, наносимые себе такими племенами, как мкумкве, не заживают полностью даже тогда, когда их носители становятся элеми. Возможно, что головку члена Гендва отрезали и смазали чем-то, чтобы она не восстановилась после того, как он станет вампиром.

Ноэл удивился ощущению пустоты, которое почувствовал в животе. На секунду ему показалось, что он заболел. Кордери видел эдау, раненных неосторожным обрезанием на церемониях посвящения в ряды племени, вид воспаленного, гноящегося пениса удручал. Мысль о том, что возведение в статус элеми влечет более основательную кастрацию, была еще мрачнее, чем представление о том, что может происходить примерно в миле отсюда, где кровь ребенка капает в бутылочную тыкву, которую поставят на могильный холмик с захороненной плотью дитяти.

— Этого не может быть, — хрипло прошептал Ноэл. — Вампиров создают содомией, так говорил мой отец.

— Другие тоже так считали, — согласился Квинтус, — хотя грегорианцы всегда говорили, что это делает черт. Я бы хотел посмотреть на другого элеми, чтобы увидеть, чего ему недостает.

С этими словами монах улегся спать и, хотя барабаны гбеду уже били неподалеку, с удовольствием отдался объятиям Морфея. Мысли же Ноэла были так смущены узнанным, что он ворочался несколько часов и все еще не спал, когда прекратился барабанный бой. К утру его глаза покраснели, и в пути он еле двигался, вызывая раздражение Лангуасса. Пират никогда не вспоминал эту ночь, хотя явно хотел знать, что произошло между Ноэлом и его любовницей, которая, видимо, уже не была таковой в полном смысле этого слова.

Низина, по которой теперь шла экспедиция, была покрыта пышной, богатой зеленью, то и дело путникам встречались тучные стада, посевы проса, кассавы, ямса. Но дорога стала каменистой, покрытой выбоинами. Постепенно земля, жители становились беднее, и в течение дня путешественники перешли из края молока и меда в суровый край жухлой травы, редких деревьев, мрачных туземцев. Этим вечером солнце садилось в странном мертвенно-бледном зареве, харматтан затенял пурпурную линию горизонта, где край плато выделялся ломаной линией на фоне долины, простираясь вдаль насколько мог видеть глаз.

Нгадзе сказал, что торговцы хауса, сопровождавшие их, называли это плато Баучи и предупредили, что его жители, кибуны, — дикари, людоеды. Как хауса поведали Нгадзе, мужчины-кибуны — краснокожие, а у женщин есть хвосты. Эти краснокожие скачут, как черти, по пыльным степям на своих тощих пони. Еще хуже то, что они не любят элеми. Своих элеми у них нет, и они не хотят, чтобы однажды к ним пришли мудрецы. Мало того, благодарят своих дикарских богов за то, что у Огбоне нет власти над ними. Нгадзе повторил сказки торговцев о вампирах, убитых и съеденных этим чудовищным народом. Когда Квинтус спросил Гендва, представляют ли жители плато опасность, элеми остался невозмутимым.

Гендва повел их по усыпанной валунами долине к высоким гранитным скалам, и Ноэл понял, что они направляются к расселине в скале, по которой бежал быстрый ручей. Крутая тропа вела на тысячетрехсотфутовую высоту и была трудной для ослов. Тюки с животных приходилось снимать, но подъем был завершен до наступления жары. Белые разбили палатки на вершине, пока остальные заканчивали переноску грузов от подножия.

На следующий день они увидели первую деревню кибунов, без деревянной стены или рва, как у нупаев и их соседей, но окруженную высокой оградой колючих кактусов. Хижины были маленькие, а участки разделены изгородью в рост человека. На участках росло просо; домашняя птица, пони содержались в загонах.

Кибуны наблюдали за караваном из своих укрытий, но не пытались напасть. Ноэл видел, что они действительно были красными из-за того, что их обнаженные тела покрывала краска. Их копья были легче и короче, чем у воинов мкумкве. Женщин не было видно, и поэтому слова хауса о хвостах не представлялось возможным проверить. Проезжая перед кибунами, Гендва повернулся к ним, поднял правую руку и крикнул: «Шо-шо! Шошо!» На приветствие ему ответили так же — подняв руку и выкрикивая: «Шо-шо! Абоки!»

За деревней тянулась равнина с редкими низкими, искривленными ветром деревьями, желтой, местами почерневшей от огня травой. Когда вечером путешественники разбили лагерь, единственным зеленым пятном вокруг была изгородь из кактуса, различимая на южном краю горизонта.

По ровной земле продвигались быстро. Солнце сверкало в безоблачном небе, харматтан дул весь день, но на этой высоте жара менее изнуряла. На плато было меньше жителей, чем в низине, когда они проезжали крепости из кактусов, окружающие деревни кибунов, туземцы скрывались, отвечая на приветствие вампира, но не рискуя выходить навстречу или предлагать пищу. Как и предсказывал Нгадзе, с питанием стало хуже, дичи было мало. Количество пищи пришлось ограничить, скоро путешественники стали ощущать голод. Иногда они видели группы охотников-кибунов, скачущих на спинах тощих пони, Нгадзе пытался подозвать их, чтобы выменять свежее мясо на ножи и иглы, но охотники не приближались.

Ночью дул холодный ветер, неприятный, как пыльный харматтан, заставляя дрожать даже в одеялах.

Топлива было мало, слабый жар костров почти не давал тепла. Нгадзе и Мбурраи спали сидя, касаясь коленями подбородков, закутавшись в одеяла. Они часто покачивали копьями, направленными в небо, и отказывались от палаток. Казалось, Гендва боролся с холодом магическими заклинаниями, покачиваясь из стороны в сторону; мелодия растворялась в длинных припевах, в которых бесконечно повторялась единственная фраза: «Ада-ма! А-да-ма!»

Несмотря на одежду, наброшенную по настоянию Ноэла, ибо дрожали в прохладе утра, скакали и танцевали после выхода каравана, чтобы согреться. Нтикима меньше страдал от холода, чем старшие, но обычно простужался, и когда лекарства элеми не помогали, ехал на ослах.

Подъем опять мягко пошел вверх, после того как они изменили направление, обходя конусы трех умолкнувших вулканов. В одном месте им пришлось пересечь глубокое ущелье по сделанному из веревок и планок мосту, что было тяжело для ослов, осторожно проведенных Квинтусом и Нгадзе. Идти стало труднее из-за частых каменных осыпей, скалистых выступов, вьющихся по холмам.

Туземцы здесь звались джавара, и их поселения, разбросанные по вершинам холмов или вокруг плодородных долин Джавара, были больше, чем у кибунов. Как и кибуны, они держались подальше от каравана, неохотно отвечали на приветствия вампира, пока однажды экспедиция не подошла к большому поселению в лесистой долине, где Гендва встретили восторженно. Причину Ноэл понял, когда их привели на лужайку к хижине со старейшинами племени. Это были три элеми весьма преклонного возраста.

Здесь экспедиция пополнила свои припасы и приняла участие в празднестве в честь посещения Гендва. Гендва и Мсури допоздна беседовали с местными элеми, а туземцы рассматривали белых, которых никогда не видели раньше. Они не слышали и рассказы о бледных людях, чьи суда постепенно расширяли связи с прибрежными африканскими народами.

Ноэлу джавара казались цивилизованнее лесных народов. Они не умели обрабатывать бронзу, как ремесленники Бенина, зато добывали оловянную руду, плавили ее в глиняных печах, изготовляли проволоку, украшения. Их мастерские, горны, печи, молоты будили в Ноэле странное чувство ностальгии, вызывали непонятное ощущение духовного родства.

Но он нечасто наблюдал ремесленников в работе. Тянуло к хижинам элеми — взглянуть на бедра вампиров джавара. Он уже видел изуродованный член Гендва, теперь, как и Квинтус, хотел выяснить, подверглись ли такой же операции другие элеми, и узнать, в чем заключается операция «тигу». Подобное любопытство рождало некоторое пренебрежение к себе, но противостоять соблазну Ноэл не мог. Увы, ему не представлялся случай увидеть то, что он хотел.

Экспедиция миновала центр большого плато, путь пошел под уклон. Они спустились на северный берег реки, очевидно, основной здесь в дождливый сезон, но текущей сейчас в глубине русла. Гендва называл ее Гонгола. Они двигались между речной долиной и степью. Эта полоса плодородной земли была усеяна стадами кочевников, называвших себя фулбаи и господствовавших здесь.

Фулбаи, с длинными, прямыми волосами, медно-коричневой кожей, отличались от лесных жителей и обитателей плато. Многие носили бороды, в отличие от лесных туземцев, выщипывавших скудную растительность на подбородках.

Фулбаи были в плохих отношениях со своими соседями-землепашцами. Караван наткнулся на две разрушенные покинутые деревни с костями убитых воинов, обглоданными шакалами и вороньем. Гендва не приближался к стадам, принадлежащим фулбаи. Нтикима сказал Ноэлу, что сейчас пришло время людям Лангуасса держать мушкеты наготове. Даже элеми опасался этих дикарей. Ноэл спросил Нтикиму, есть ли у фулбаи собственные элеми. Тот ответил отрицательно.

В этих местах царили специфические запахи, по-видимому, из-за гниения водорослей, принесенных рекой. Запах напомнил Ноэлу о полях вокруг Абертейфи и их удобрении морскими водорослями. Здесь впервые Ноэл увидел множество антилоп, хотя на большой площади пасся и домашний скот.

Двигаясь вдоль Гонголы, между откосами, они вышли из широкой долины. Река повернула на юг, и Гендва повел экспедицию на восток к другому плато, не такому высокому, как Баучи, но более лесистому, поросшему густым кустарником. Стены городов, где жило племя тера, были укреплены для защиты от налетов фулбаи. В городах были элеми, Гендва охотно принимали, путешественники больше не страдали от превратностей дороги. Белые поставили палатки на укрепленных участках тера, но через пару дней перешли на более открытое место.

Здесь на них сразу же напали мародеры фулбаи, которые не имели понятия о средствах защиты экспедиции. Первые нападавшие выскочили из кустов, ринулись на караван, пропустив вперед его большую часть, швыряя копья в людей, идущих за последними тремя животными. Кори и Лангуасс разрядили свои мушкеты, пока к ним бежали на помощь Эйре, Селим и Ноэл. Мушкетные выстрелы скосили двух бородатых налетчиков: одного на близком расстоянии убил Лангуасс, второго, замахнувшегося копьем, Эйре.

Остальные бросились в кустарник, но один осел все же был ранен в бок и обезумел от боли. Трое животных, отпущенных Кори и Лангуассом, разбежались в разные стороны, два осла исчезли в кустах вслед за фулбаи. Кори хотел последовать за ними, но Ноэл удержал, посоветовав собрать вместе оставшихся животных. В экспедиции осталось слишком мало людей, чтобы решиться на преследование.

В тот же вечер они подверглись еще одному нападению. На этот раз из кустов выскочили человек тридцать — сорок, Лангуассу пришлось построить людей в каре, в первом ряду которого стояли он сам. Кори, Эйре и Селим, а Ноэл, Квинтус, Лейла и Нгадзе ожидали сзади, чтобы выступить вперед.

Хотя нападавшим нужно было пробежать более семидесяти ярдов, только трое упали сразу же, казалось, что схватка перейдет в рукопашную. Но когда фулбаи приблизились к ружьям, их натиск ослаб, страх усилился. Они издавали свой боевой клич, но не приближались. Турок Селим издал еще более злобный вопль, и у его товарищей появилось время на еще одну перезарядку, и они его использовали с толком — выстрелили еще раз под дождем копий, убив или ранив пятерых. Эйре был ранен в бок, копья попали в двух ослов, но налетчики бежали.

Вначале Ноэл считал, что они отделались легко, но Эйре умер ночью от своей раны, кроме того, им пришлось бросить раненых животных и часть груза. Гендва, в состоянии крайнего беспокойства, торопил всех, желая быстрее покинуть опасное место. Истощившаяся экспедиция выступила на следующий день. Ноэл чувствовал, что удача отвернулась от них. Казалось, стоявшая до сих пор в стороне опасность во всей своей силе и ярости подошла вплотную.

7

Нтикима был напуган налетами фулбаи в немалой степени потому, что Гендва, в чьей мудрости он ранее не сомневался, не смог предвидеть опасность или справиться с ней. Молодой уруба видел, что без ружей Лангуасса экспедиция потеряла бы все, и обрадовался, когда ружье Эйре по настоянию Ноэла Кордери отдали ему, а Лангуасс согласился научить его стрелять, хотя эти уроки и отодвинулись в бесконечность.

Они продвигались быстро и в тревоге, пока не выбрались из поросшей кустарником местности. Несколько дней прошли спокойно, и Нтикима стал верить, что худшее позади. Фулбаи не появлялись, видимо удовлетворившись своей добычей.

Караван теперь шел по местности со странным рельефом, где рощицы вторгались в равнины, поросшие высокой, часто в два человеческих роста, травой. Разрастаясь в сезон дождей, сейчас высохшие растения таили опасность пожара. Выжженные участки были легче для перехода, хотя и полны серого пепла. Участки с растительностью скрывали другие ловушки, опасные для экспедиции.

На четвертый день перехода по этой местности, не увидев ни одного живого существа, путешественники чуть было не попали в полосу пожара, идущего с севера, им пришлось бежать сломя голову в поисках спасения. Они не могли даже остановиться, чтобы переждать жару, и все двигались вперед, задыхаясь от кислого запаха дыма, подхлестывая обеспокоенных вьючных животных. Когда могли, шли при свете звезд, пока не достигли широкой и мелкой реки, за которой начиналась зеленая зона, где они почувствовали себя в безопасности.

К этому времени в экспедиции осталось только семь ослов, запасы пищи кончились, и все, кроме элеми, страдали от жестокого истощения. У Нтикимы начался отрывистый кашель из-за дыма, грудь болела. Большинство палаток пропали, защитные сетки были утеряны, к счастью, насекомых здесь было меньше, чем в лесу. Ночи оставались еще холодными, но большинство одеял захватили нападавшие. Нтикима опасался, что кашель обострится, хотя Ноэл Кордери и белый бабалаво довольствовались ночью своей одеждой, пока он был болен.

Утром после пожара оказалось, что Лангуасс и Кори получили солнечный удар. В этот день караван прошел немного, на следующее утро у Лангуасса поднялась температура. Поскольку вьючных животных осталось мало, даже белые должны были нести груз. Лангуасс не мог ехать верхом, но после часа ходьбы он стал спотыкаться, теряя последние силы. Квинтус соорудил носилки, и Селим с Ноэлом несли их до полудня. После обеда черные пошли на поиски земляных орехов и съедобных корней, и хотя они нашли довольно много пищи, в этот вечер настроение у всех было плохим.

На следующий день температура поднялась у Кори, а Лангуасс почувствовал себя лучше. Лейлу это не утешало. Нтикима, избавившись от кашля, отдал свое одеяло больным. Квинтус, хотя и не заболел, но очень устал и ослабел. Нтикиме стало ясно, что Ноэл и Селим не смогут бесконечно тащить доставшийся им груз. Нтикиме сейчас думалось, что Гендва должен доказать ценность своих лекарств, иначе им всем не достигнуть Адамавары.

Гендва терпеливо ухаживал за Лангуассом и Кори.

Он пел молитвы, давал лекарство из похудевшего мешочка, затем, отойдя в сторону, садился на корточки и тихо пел в ночи: «А-да-ма! А-да-ма!» По своему обыкновению, он часами повторял это, впадая в состояние, близкое к трансу. Нтикима наблюдал с любопытством и видел, что Мсури тоже проявлял интерес к этой сцене.

Несмотря на постоянный уход, белые больные не выздоравливали. Экспедиция шла черепашьим шагом, разбивая лагерь уже через несколько миль перехода. Как-то под вечер Гендва послал Нтикиму к Ноэлу и Квинтусу с неслыханным предложением. Элеми впервые выступал официально, что никогда не позволял себе ранее.

— Рядом помощи нет, — сказал Гендва на уруба низким голосом, звучащим для Нтикимы странно. — Опасно задерживаться здесь, потому что могут быть еще пожары, к тому же лихорадка держится. Нам нужно пройти завтра много — больные должны идти пешком. Я дам им новое лекарство, которое заставит их думать, что они полны сил, но в нем есть опасность. Они могут идти, пока не упадут, но потом не встанут. У меня нет другого выхода.

— Сколько нам еще осталось до цели? — спросил Квинтус.

Элеми никогда не отвечал точно на вопрос, как далеко находится Адамавара, но сейчас пошел на уступки:

— Двенадцать — двадцать дней. Лучше двенадцать, но что смогут мои люди, ваши не сделают. Мсури крепок, ваши спутники слабы. Вам решать, сколько вам нести. Я всем дам лекарство, но предупреждаю, что, когда достигнем безжизненного леса, встретим еще больше болезней. Серебряная смерть хуже, чем лихорадка, и путь будет труден.

— Если вы предлагаете бросить наших друзей, — спокойно произнес Квинтус, — то мы не можем этого сделать.

Нтикима смотрел, как черные старческие глаза элеми изучают лицо белого колдуна. Не знал, о чем они думали, но понимал, что, ощупывая друг друга глазами, они ведут какую-то борьбу.

— Я приведу вас в Адамавару, — сказал наконец элеми, — как мне сказали.

— Мы тщательно рассчитаем наши припасы, — пообещал монах, — но Лангуасс не оставит свои ружья и порох, да я этого и не хочу. Мы понесем все, что можем, и будем молиться, чтобы с помощью ваших лекарств добраться живыми в Адамавару.

— Так и будет, — ответил Гендва. — Я не прошу выбросить оружие или глаз, разглядывающий вещи. Только предупреждаю, путешествие будет трудным, кто-то может умереть, хотя я сделаю все, что смогу.

— Спасибо, — сказал белый бабалаво, кивая элеми. Он и Ноэл Кордери ушли, Нтикима присоединился к ним. Ноэл отвел его в сторону:

— Я вспоминаю, ты рассказывал нам о безжизненном лесе и серебряной смерти. Я хотел бы, чтобы ты повторил все, что знаешь. Элеми встревожил меня.

Нтикима взглянул на высокого бородатого белого:

— Я не знаю больше того, что уже сказал. Земля Адамавары темная, птицы не поют там. Людей уносит серебряная смерть, отбирающая чувства из тел.

Ноэл Кордери нахмурился.

— Как проказа? — спросил он, но Нтикима только пожал плечами.

— Приходит Шигиди, — добавил он после минутной паузы. — В ночь серебряной смерти приходит Шигиди.

Нтикима рассказывал раньше о Шигиди, имевшем силу во время сна людей и вселяющем ужас. Но он не знал, понимают ли его белые.

— Нтикима, — опять спросил Ноэл, — скажи мне, почему Огбоне приказало привести нас в Адамавару?

Нтикима хотел пожать плечами, но заколебался. Белые знали теперь, что он принадлежит Огбоне, хотя никогда не говорили об этом. Они знали это и не пытались укрыться от его внимательных глаз, не отказывались отвечать на вопросы. Нтикима хотел бы ответить, но не мог.

— Все будет в порядке, — сказал наконец, не будучи в этом уверенным. — Адамавару сделал Шанго молнией, сейчас там правят добрые Они-Олорун, которые не вредят. В Адамаваре нет зла, человек питается сердцем Олоруна, а дыхание жизни хранит законченных, им не нужно сразу же отправляться к Ипо-Оку.

— Это все сказки, Нтикима, — сказал Ноэл. — Все бессмысленные слова. Ты надеешься однажды стать бабалаво, присоединиться к элеми с тем, чтобы стать законченным и не идти в Ипо-Оку?

Ипо-Оку была страной мертвых, куда в конце концов приходили даже законченные. Нтикима не хотел идти туда раньше времени.

— Арони, которого я встретил в лесу, — ответил он, — обещал, что я узнаю тайны растений и буду ходить в белом, как бабалаво. Однажды я отведаю сердце Олоруна, получу дыхание жизни и постараюсь быть мудрейшим среди мудрых.

— Ты пройдешь большую икеику, как Гендва?

— Я буду тигу, — сказал Нтикима и ушел, чтобы помочь Нгадзе приготовить обед.

Вечером Нтикима сидел поодаль от костра, наблюдая за тем, что делают другие. Прохлада ночи еще не спустилась, у костра было слишком жарко, и белые быстро разошлись. Лангуассу и Кори предоставили палатку, они улеглись там. Квинтус отвел Нгадзе в сторону и завязал с ним оживленную беседу. Турок Селим сидел, опершись спиной о дерево, и строгал кусок дерева ножом с широким лезвием. Ноэл Кордери и женщина сидели рядом, глядя на запад, в волны травы под ветром, на скрюченные деревья. Нтикима проследил за их взглядом и минуту-две смотрел на запыленное, наполовину скрывшееся за горизонтом солнце; темно-красное на багровом небе, оно быстро садилось в распадок между двумя холмами.

— Ужасное место, — услышал он слова Лейлы. — Я не представляла себе таким сердце Африки. Путешественники рассказывали о джунглях в тумане, диких зверях, но не о желтой траве и сгоревших дотла деревьях. Даже насекомым, кроме скорпионов, не нравится здесь.

— Сейчас неудачное время, — возразил Ноэл. — Но в сезон дождей мы не прошли бы джунгли и долину Гонголы. Думаю, мы столкнулись с наименьшим злом, хотя и этого было достаточно.

— Мы не нашли сокровищ, — горько сказала она, — к которым стремился Лангуасс.

— Мы еще не достигли сказочного царства. — По тону Ноэла Нтикима определил, он и не ожидал найти то, что Лангуасс называл сокровищем, даже в Адамаваре. — Он де должен был подвергать тебя такому испытанию.

— Я-пошла не из-за него, а ради тебя, — прошептала она. — Не он меня привел. Я сама захотела.

— У тебя жар, — заметил Ноэл, как бы обвиняя. — Тебе будет непросто завтра или послезавтра. Кто-то из нас может умереть, не дойдя до цели.

— Но ты будешь жить, — сказала она, — потому что по силе и хитрости почти равен вампиру.

Нтикима не понял этого, потому что для него Кордери совсем не был похож на элеми. Он мог представить, что белый бабалаво однажды мог вступить в ряды старейшин Адамавары, но никак не Ноэл Кордери, напоминавший воина, но не священника.

— У меня крепкий организм, — сказал он женщине, — но отец был крепче, однако умер от африканской болезни.

Лангуасс закричал: «Воды!», женщина встала, но Ноэл увидел сидящего рядом Нтикиму и послал его за водой для больного.

Кипевшую в котле на костре воду отлили в тыкву для охлаждения, когда Нтикима попробовал ее, она еще была теплой. Тем не менее принес ее Ноэлу, который, отпив немного, поморщился, но утвердительно кивнул. Нтикима пошел в палатку, дал отхлебнуть воды пирату. Лангуасс пожаловался, что ему не становится легче.

— Подожди до ночи, — пробормотал Нтикима. — Стемнеет, станет прохладнее.

Лангуасса прошиб холодный пот. Его зрачки расширились, вокруг пролегла белая полоска, глаза отекли и болели.

— Уходи, мальчишка, — сказал с досадой.

Нтикима пожал плечами. Они с Лангуассом не любили друг друга. Он бы не сожалел о смерти Лангуасса, хотя в трудном положении предпочел бы видеть безносого турка, неприязнь между ними была еще большей.

— Гендва принесет лекарство, — проговорил Нтикима. — Доверяй элеми.

— Верить черту! — взревел Лангуасс. — О да, черт мне обязан тем, что я для него сделал. Запомни меня, черный чертенок, в аду есть почетное место для таких, как я. Вера говорит нам, что за грехи мы расплачиваемся смертью, чувствую, как адский пламень прожигает мне внутренности. Но я не боюсь тебе подобных, хотя у тебя ружье бедного Эйре и Кори. Я послал чертей назад в ад, ты сможешь подтвердить это перед Божьим престолом, если призову тебя в свидетели, чертенок.

Нтикима невозмутимо держал тыкву у губ больного, чтобы он мог пить. Затем повернулся к Кори, слишком слабому, чтобы встать, и брызнул водой ему на губы.

Лангуасс хотел тряхнуть головой, как бы желая прийти в чувство, но движение причинило ему сильную боль, заставило вскрикнуть. Нтикима понял, что Шигиди уже пришел к Лангуассу и будет мучить до тех пор, пока серебряная смерть не подберется к его сердцу.

— Спи, — сказал мальчик.

— Убирайся, — прошептал пират. — Пришли мне Селима. Он будет стеречь меня, отгонять черных чертей. Прочь!

Нтикима ушел. Возвратясь к Ноэлу Кордери, он сказал ему, что пират очень плох. Ноэл кивнул, он уже знал это.

— Пойдем дальше, если сможем. Мы зашли так далеко, и наша цель совсем рядом. Думаю, лекарства элеми помогут.

— Шигиди приближается, — сказал Нтикима, — Лангуасс чувствует его близость, хотя не знает его имени.

— Кошмарами и бредом мы называем вашего бога ужаса, — сказал ему Ноэл. — Каждый из нас знает о его приближении. Иди отдыхать, Нтикима, не подпускай его, если можешь.

Нтикима послушался. Шигиди не беспокоил его ночью, но в молчании его дремоты таилась тревога, говорившая, что скоро Шигиди придет к нему не благодушно настроенный, а опасный в своей ярости.

8

На следующий день Ноэл проснулся в плохом настроении, здоровый, но изломанный болью, неудобством, ощущая себя бледной тенью человека, вышедшего из Буруту. На заре они скудно позавтракали пшенной кашей с кассавой и земляным горохом. Гендва дал Квинтусу темный порошок, который надо было подсыпать больным. Хотя порошок не был горьким и его специфический вкус не ощущался в пище, было нелегко убедить Лангуасса, Кори и Лейлу проглотить всю дозу. Они спали беспокойно, но проснувшись, почувствовали себя здоровыми, есть им не хотелось. Все трое хотели пить, Квинтус убедил их поесть, запивая кашу горячим кофе.

Когда экспедиция тронулась в путь, Ноэл не заметил значительного улучшения состояния больных, казавшихся неуверенными в движениях, но постепенно шаги их стали более твердыми, хотя ощущалась их близость к трансу.

Было трудно прокладывать дорогу в высокой траве, от утра до полудня они ярошли чуть больше десяти миль, Двигались и после полудня, пока жара, усталость не превозмогли. Лангуасс, Кори и Лейла сразу же уснули, Ноэл растянул над ними палатку, укрывая от палящего солнца.

Нгадзе пришел к Ноэлу сообщить, что идет в заросли травы за пищей. Попросил Ноэла пойти с ним, взяв ружье, чтобы попытаться добыть мяса, но тот отказался — плохой стрелок. Попросил пойти Селима, турок охотно согласился. Нгадзе, Мбурраи и Селим отправились вместе, пообещав вернуться до наступления сумерек.

Однако солнце уже почти зашло, а их все еще не было.

Ноэл да Нтикима собрали охапки травы для большого костра, который должен был стать маяком для охотников, хотя такой сигнал едва ли был нужен. Ноэл чувствовал — что-то случилось.

Квинтус не будил спящих к ужину, сказав Ноэлу, что опасается за их жизнь, особенно за Кори. Гендва отметил, что их шансы на жизнь были бы меньше, остановись они в океане травы.

Через два часа после прихода ночи Нгадзе и турок, раненный в голову, наконец пришли. Скользящий удар копьем оторвал Селиму часть левого уха, длинную полосу кожи на черепе, пополнив и без того жуткий набор шрамов. Его кремневое ружье исчезло. Нгадзе удалось собрать что-то из съестного, но этого было недостаточно, чтобы уберечь запасы от дальнейшего истощения.

Нгадзе рассказал, что они попали в засаду фулбаи, которые следили за экспедицией несколько дней. Селима ранили сразу — главным для нападающих было захватить ружье. Ибо пытались сопротивляться, звали на помощь, но они ушли слишком далеко от лагеря. Мбурраи прикончили, затем убийцы исчезли с ружьем, только один нападавший был убит.

— Они не вернутся, — сказал Нгадзе. — Конечно, будут пытаться украсть что-нибудь еще, но их маловато для нападения на лагерь.

Квинтус забинтовал Селима под его невнятные проклятия. Гендва дал ему пожевать порошок, от которого должна была уменьшиться боль, но воздействие лекарства не было быстрым.

— Когда закончится степь, фулбаи перестанут нападать на нас, — успокоил всех элеми. — У холмов, где возвышается Логоне, мы будем в безопасности. Но нужно спешить изо всех сил.

Разбудили изнуренных спящих, и они поели немного вместе с Нгадзе и Селимом, но потом Кори опять уснул. Это показалось Ноэлу плохим признаком. Лангуасса и Лейлу мучили боли, они стонали. Кордери сидел рядом, успокаивая, затем уснул. На рассвете он сам почувствовал необходимость в порошке Гендва, но не осмелился попросить, убеждая себя, что это только усталость и нельзя поддаваться лихорадке.

Кори с трудом подняли, убедили принять немного пищи с порошком. Ему стало еще хуже. Ноэлу было больно смотреть на него — так сильно он похудел. Лангуассу и Лейле было лучше, но на пирате с самого начала сказывался возраст.

К обеду прошли двенадцать миль. Лангуасс и Лейла, казалось, чувствовали себя такими же больными, как Кори, который без поддержки больше не мог двигаться. Гендва хотел идти дальше, но Квинтус настоял на остановке. Монах надеялся, что за ночь больным станет лучше, и они смогут больше пройти. Нгадзе, Нтикима, Квинтус и Йоэл по очереди дежурили с ружьем в руках, опасаясь, что фулбаи, догадавшись об их слабости, рискнут напасть.

На следующее утро все изменилось. Кори поднялся, но Ноэл не верил, что тот выдержит еще сутки. Лихорадка у Лангуасса и Лейлы спала, но марш вскоре подорвал их неокрепшие силы. Харматтан дул во всю мощь, принося дым вперемешку с едкой пылью, заставляя прилагать большие усилия, чтобы двигаться вперед. В одиннадцать часов далеко на севере показались длинные столбы дыма от пожара. Они продолжали идти под палящим солнцем, с короткими остановками через каждый час.

Настроение Ноэла совсем упало, степь казалась бесконечной. Жажда и голод мучили. Он чувствовал приближение лихорадки. Хотелось упасть на землю от слабости, но Ноэл видел Гендва и Мсури, идущих впереди, стариковские ноги передвигались, как детали часов, тогда как его мышцы напоминали струны на костях. Мсури, такой же старый, даже не вампир, следовал за элеми без видимых признаков напряжения. Ноэл, крупнее и моложе их, говорил себе с гневом, что может делать то, что делают они. Презирал себя за слабость мертвенно-бледных мышц. Эта решимость была в конечном счете вознаграждена, хотя пожар приблизился на несколько часов раньше, чем они ожидали.

Позже Ноэл гадал, был ли пожар проклятием или благословением, так как заставил караван двигаться быстрее, а фулбаи отказаться от погони, повернуть назад. Солнце садилось за их спинами, трава стала реже, попадались рощицы. Они легко находили место для лагеря, Нгадзе и Нтикима даже на ходу отыскивали пищу. Когда остановились, Мсури из лука подстрелил птицу для ужина. Все говорило Ноэлу: худшее должно быть позади.

Ночью Ноэл и Квинтус наблюдали отдаленное зарево лесного пожара, который распространялся на запад, выжигая участки, где они недавно прошли. Нтикима присоединился к ним, сказав, что теперь не следует беспокоиться о пище, перед безжизненным лесом будет полоса хорошей земли с деревнями и элеми, которые помогут. Он подвел их к другой стороне лагеря и показал на востоке огоньки костров.

Нтикима сообщил, что это костры племени сахра, близких родственников мкумкве. Они дадут пищу, а элеми возобновят запас лекарств Гендва. Мальчика взволновало сознание того, что Адамавара лежит за землями сахра. Ноэл не нашел в себе сил разделить энтузиазм Нтикимы.

Лангуасс и Лейла спали ночью спокойно. Ноэл посчитал, что им становится лучше. Сон Кори был другим. Ему не снились кошмары, но, казалось, утром он не проснется. Так и случилось, Кори умер ночью. Квинтус произнес над ним молитву, труп оставили для хищников, потому что не было времени копать могилу примитивными инструментами. Лангуассу и Лейле действительно стало лучше, но Гендва настаивал, чтобы они опять приняли лекарство, в этом случае они могли идти быстрее.

В деревню сахра путешественники пришли до полудня, их встретили как гостей. Это была маленькая деревня, разбросанная вокруг колодца, к каждой конусообразной хижине примыкал небольшой участок земли, отгороженный плетнем. Амбары, сделанные из соломы в форме ульев, возвышались на деревянных подпорках для защиты от насекомых. Женщины племени носили круглые пластинки, растягивающие их губы и придававшие им вид птиц с широким клювом. Татуировка мужчин напоминала рисунки на телах воинов мкумкве.

Тут жили четверо элеми — больше, чем в деревнях, которые экспедиция посетила раньше. Элеми сидели в ряд перед хижиной вождя и казались старше, чем кто-либо, кого Ноэл видел до сих пор. Они были более морщинистыми, чем Они-Олорун, почти без волос, с глубоко впавшими глазами. Кордери не мог определить их возраст, но не удивился бы, если бы ему сказали, что старики живут здесь тысячу лет. У них не было кисетов на поясе, на бедрах — только тонкие тесемки вместо повязок. Кордери увидел: с ними проделали то же, что и с Гендва. Пенис каждого представлял собой неровный выступ, такой же уродливый и неестественный, как нос бедного Селима. Однако мошонки остались нетронутыми, значит, кастрация была неполной.

После официального обеда, на котором Лангуасс и Лейла едва могли говорить, сахра подали своим гостям араки, напиток более крепкий, чем обычное пшенное пиво. Квинтус едва пригубил, Ноэл пил очень умеренно, а Лангуасс, Нгадзе и Нтикима изрядно напились. Эти излишества не понравились Гендва, заботившемуся о выполнении своей миссии. Ноэл же забеспокоился, как бы это опьянение не вызвало новых приступов лихорадки.

Ноэл внимательно наблюдал за тем, как Гендва вел себя здесь и как обходились с ним. На западе он был высокомерен, даже когда встречался с элеми, ожидая к себе почтения, как к важной персоне. Теперь все было совершенно иначе. Местные элеми общались с ним как с равным. Ноэл понял, что, хотя черные вампиры не были ни богатыми, ни сильными, они пользовались большим авторитетом.

Ночью спали в деревне, не выставляя часовых, и спали спокойно, впервые за много дней. Однако Ноэл чувствовал, что не избавился окончательно от недомогания.

Следующую ночь тоже провели здесь. К уходу Лангуасс и Лейла почувствовали себя достаточно здоровыми, чтобы отказаться от лекарств Гендва. Оба похудели.

Лангуасс выглядел озабоченным, хотя они уверяли, что самое плохое позади. Еще один осел пал, осталось только шесть. Рана Селима по-прежнему беспокоила, требуя постоянного ухода элеми. Запасы пищи пополнили в деревне. Нгадзе и Нтикима на самочувствие не жаловались.

Территория, принадлежащая племени, была узкой полосой плодородной земли, и, тронувшись в путь, караван опять стал подниматься по лесистым склонам. Гендва вел их с уверенностью бывавшего здесь человека, но мешали жара и насекомые. Ноэл и Квинтус не снимали сеток, к этому же Квинтус вынудил Лангуасса, но никто не посмел убеждать обозленного турка. Больше всего страдали от укусов черные, вечером Гендва накладывал мазь на их спины и лица.

Таких деревьев, как здесь, Ноэл еще не видел. Знал только немногие, такие, как пышные пальмы, овала, дика, но и они были больше обыкновенных, часто с искривленными стволами, будто какой-то гигант мял их. Другие, с черной корой, увитые лианами, стояли в величественном одиночестве, отбрасывая тень на много ярдов. Их стволы походили на множество тыкв, нанизанных на длинные копья. Подлесок был скудный, а кусты даже на полянах казались чахлыми и больными.

Вечером Нгадзе и Нтикима пошли за фруктами. Принесенные плоды Гендва внимательно осмотрел, некоторые выбросил.

По холмам путешественники вышли к другой реке, Логоне, — полувысохшей, с влажной и липкой грязью посредине русла. За рекой лес оказался еще более странным. Подлесок почти исчез, ветви деревьев были высоки и не мешали движению, но, несмотря на это, место было неприятным. Здесь почти не было птиц, не встречались обезьяны. Насекомых было много, а цветов очень мало. Самым ярким, что освещали проникающие сквозь листву солнечные лучи, были древесные грибы оранжевые, желтые, иногда белые в ярко-красных или голубых прожилках. Они часто росли на стволах погибших деревьев. Чем дальше караван углублялся в лес, тем больше казалось Ноэлу, что вместо деревьев он видит только их гниющие, искривленные стволы.

Усталая группа переходила притоки, питающие Логоне в дождливый сезон, в которых сейчас почти не было воды. Ноэла удивило отсутствие постоянных обитателей африканских вод — крокодилов, пиявок, речных птиц и рыбы.

Затем, уже перейдя Логоне, много миль шли по мрачному лесу, не встречая ни одной деревни. Дважды разбивали лагерь у мутных речек, не слыша по ночам ни звука. Лангуасс страдал от приступов лихорадки, Лейла же постепенно избавилась от болезни.

— Об этом безжизненном лесе ты говорил? — спросил Ноэл Нтикиму в лагере на склоне горы. — Неприветливый край, не думаю, чтобы люди его охотно посещали. Более неподходящего места для садов Эдема трудно представить.

Нтикима подтвердил, что этот большой лес, окружающий Адамавару, плохое и безжизненное место. Однако кое-какая жизнь здесь существовала — насекомые, деревья, летучие мыши, находившие какие-то плоды на вершинах деревьев. Обитали здесь и шимпанзе, мальчик сообщил, что среди них есть бывшие черти, жившие сверх положенного срока и пившие кровь самок и детенышей, как элеми поступают с людьми. Ноэл не знал, верить ли.

Путешественники подошли к хребту — черной каменистой гряде в три четверти мили. В дождливый сезон здесь был водопад шириной в сорок — пятьдесят ярдов с пятью утесами посредине. За водопадом тянулся длинный каменистый выступ; сейчас, когда воды было мало, он представлял собой что-то вроде мостика. Люди перешли, но ослам было нелегко идти по узкой, с выбоинами тропе, поэтому их пришлось переводить через грязное русло внизу.

За выступом был еще один крутой подъем, более трудный для животных, чем подъем к плато Баучи. Их пришлось разгрузить, и все-таки один осел, поскользнувшись, сломал ногу, и его пришлось забить на мясо. Каждый человек нес свой груз, теперь он увеличился у всех, кроме Лангуасса, который сам еле передвигался. Гендва не разрешил оставлять пищу, говоря, что с ней дальше станет еще труднее. Ноэл беспокоился о запасах воды.

Тропа вилась среди камней. Деревьев стало меньше, а дорога — трудней из-за крутого гористого подъема. Нещадно палило солнце и чем выше поднимался караван, тем нестерпимее становилась жара. Сетки стали ненужными, насекомые исчезли.

Гноящаяся рана Селима, несмотря на старания Гендва, видимо, сильно болела, потому что турок, стоически переносивший все, постоянно вскрикивал и стонал. Ноэлу представлялось, что Селим ведет некий спор с мстительным божеством, жестоко наказавшим его. По спине страдальца, рядом с раной, от затылка к плечу стало распространяться странное пятно — будто что-то росло под кожей. Квинтус не видел раньше ничего подобного, но Они-Осангин смотрел на пятно с большой тревогой. Пятно казалось Ноэлу черным или темно-серым, и он не сразу связал его с серебряной смертью, о которой говорил Нтикима. Но мальчик сказал, что это она.

Мсури и Нгадзе возились со своими небольшими ранами, которые не заживали, с каждым часом перехода все больше беспокоя их. Поначалу это были обыкновенные ссадины, но скоро появились роковые признаки чего-то, распространявшегося в мышцах. На иссиня-черной коже пятно выглядело серым, и Ноэл понял, почему туземцы называют болезнь серебряной смертью. Гендва раздал лекарство всем троим, но улучшения не наступало, да элеми его и не ждал, расспрашивая, тем не менее, о развитии болезни.

Ночью разбили лагерь на наибольшей высоте за весь переход. Ноэл пошел за сухостоем для костра и нашел в небольшой пещере несколько трупов, лежащих вокруг давно потухшего костра. Иссушенные, сморщившиеся тела мумифицировались. Кожа, натянутая на костях, была не черной или коричневой, а имела пепельный оттенок, как пятна на теле его спутников. Квинтус заметил, что трупы, видимо, лежат здесь много лет, но хищники не тронули их. Леопард, шакал или стервятник не пытались есть это мясо, не было даже червей или личинок, питающихся останками.

Открытие встревожило Ноэла, особенно сейчас, когда экспедиция находилась рядом с Адамаварой. Казалось, что Лангуасс не дотянет до цели, а турка серебряная смерть настигнет через день. Кордери не знал, доживет ли сам до роковой встречи, искал при свете костра на коже признаки болезни более страшной, чем любая лихорадка. То же делал Квинтус, осматривая любую царапину или ссадину.

Ноэл признался монаху в своих страхах, как бы прося отпущения тревог. Квинтус успокоил его, показав свою невосприимчивость к страху:

— Гендва уверяет, что через день мы подойдем к Адамаваре, самое большое — через два. Мы ушли так далеко, столько претерпели, и можем надеяться, что Господь избавит нас от страданий. Даже Лангуасс, великий грешник, пока что уберегся от серебряной болезни. Верь в провидение, Ноэл, я уверен: ангелы смотрят за нами.

Ноэл, благодаря, прикоснулся к плечу старика. Они сели на валун и посмотрели на звездное небо. Воздух был очень чистый, надоедливая пыль харматтана не достигала этих мест, Кордери думал, что никогда в жизни не видел таких ярких, сверкающих звезд.

— Их свет делает наше тепло призрачным, — сказал Ноэл. — Иногда из-за звезд я чувствую себя крошечным, как под микроскопом, затерянным в бесконечности мироздания.

— Это неверие делает тебя крошечным, — заметил Квинтус. — Без веры люди пропали бы.

— Не сомневаюсь, — согласился Ноэл, — но думаю, найду ли верный путь. Сознание малости и потерянности препятствует моей вере. И все же…

Он замолчал, Квинтус сказал: «Продолжай!»

— Иногда… если смотрю на небо долго… впечатление меняется. Начинаю ощущать себя огромным, а не крошечным… будто что-то от меня в них и что-то от них во мне. Я как бы расширяюсь, будто мое тело — Вселенная, а каждое мгновение — вечность.

Квинтус открыл рот для ответа, но обернулся, услышав шорох. Ноэл насторожился, увидев Лейлу и Нтикиму, и пошел им навстречу.

— Что-нибудь случилось? — спросила цыганка.

— Нет, — ответил Квинтус, — мы только измеряем величину Вселенной и величие человеческой души.

— Звезды — зерна из жерновов, которыми мелет Олорун, — сказал Нтикима, — когда идет по земле с солнцем в сердце.

— Я так не думаю. — Лейла по-матерински обняла мальчика за плечи. — Лангуасс сказал, что вертится Земля, а на месте стоят звезды. Это так, брат Квинтус?

— Вращается круглая Земля, — подтвердил Квинтус, — ее вращение отражается на изменении сезонов. Звёзды могут вращаться вокруг другого центра очень далеко отсюда, но мы не можем увидеть солнце в середине Создания нашим ограниченным зрением, так же, как и руку Господню за работой.

Нтикима не поверил.

Цыганка села за спиной Ноэла:

— Звезды очень далеки — больше миль, чем ты и я можем сосчитать, даже если начнем сейчас и продолжим до самой смерти. Они ведь действительно так далеко, святой отец?

— Планеты от нас в миллионах миль, — ответил Квинтус, — а звезды так далеко, что сомневаюсь, сможем ли мы измерить удаление. Это солнца со своими собственными мирами, где есть моря и леса, люди и звери. На какой-нибудь другой земле, невидимой на небосклоне, другие люди идут к своей Адамаваре в поисках дыхания жизни и света разума.

Нтикима взглянул вверх, будто проникнувшись этим понятием, Ноэлу хотелось бы увидеть выражение его темного лица.

— Там, наверное, миллион миров, — спросил мальчик, — где Шанго прячет свои молнии? Нужно ли искать сердце Олоруна в каждом мире, чтобы сделать лучших людей мудрыми и заковать Шигиди в темных углах сна, усмиряя его гнев?

— Миллион и больше миров, — сказал Квинтус. — И в каждом Божье сердце питает людские души, ведя в райское царство желающих туда идти.

9

Нтикиме и Нгадзе пришлось ютиться этой ночью под одним одеялом. Они сидели рядом у скудного огня, ночь была пронизывающе холодной. Ноэл Кордери, Квинтус и Лейла набились в палатку к Лангуассу, оставив Мсури согреваться рядом с Гендва. Селим был один под одеялом. Туда никто не стремился.

— Мне не нравится эта странная страна — Адамавара, — сказал Нгадзе Нтикиме. — Безжизненность пугает. Я думал, что мир везде одинаков, но эти кошмарные деревья угнетают. Я был бы рад увидеть даже скорпиона или змею.

Нтикиму также потрясло окружающее. Лес, в котором он жил и где встретил Арони, был совсем другим опасным, но в сущности гостеприимным. Местные Боги были мрачнее Арони, убивавшего всех, кто не пришелся ему по вкусу. Это действительно была обитель Эгунгуна, царство вставших мертвецов. Мальчик не сомневался, что скоро с ним будут говорить о предках и судить его по их делам, как судили в детстве в деревнях племени уруба.

Нтикима предупредил своих спутников, что Шигиди придет к ним — сначала в горячечном бреду, потом в глубоком сне серебряной смерти. Гендва говорил ему об этом. Но он не мог не задаться вопросом, не сильнее ли Шигиди здесь, чем в краях, откуда они пришли. Живет ли здесь и Элегба, бог диких самцов и голодного желания, изгнанный из Адамавары, так как тигу не имели с ним ничего общего, но это могло быть еще одной причиной, заставлявшей его бродить по сим пустынным местам.

Нтикима спросил бы об этом Гендва, но элеми стал беспокойным и необщительным, может быть, потому что умерли слишком многие, а он хотел достичь цели — привести белого бабалаво в Илетигу, месту законченных. Вероятно, от такого путешествия может устать и элеми — Нтикима не мог знать.

Мальчик боялся серебряной смерти, которая уже пометила Мсури и Нгадзе. Не сомневался, что она придет и за ним, потому что ему обещали встречу с Шигиди для проверки мужества, но не понимал, почему пришел сюда с белыми. Гендва никак не объяснял происходящего, и Нтикима не был уверен, знает ли что-нибудь сам Они-Осангин. Может быть, только Экеи Ориша, близкий к богам, знал, чего ждали от белого целителя и его друга, а, возможно, знали только боги, и на землю спустится в белом одеянии Обатала, чтобы переговорить с учеником, который называл его другим именем. Шпионы услышали бы много интересного! После встречи с Арони Нтикима с воодушевлением видел его богов на земле — и где еще, как не в Адамаваре, может ступить Обатала на землю, а Шанго Якута увидеть результат брошенного им камня?

Что-то зашевелилось в ночи, и Нтикима вздрогнул, напуганный своими мыслями. Но это ворочался безносый турок в беспокойном сне. Нтикима слышал его бормотание, знал, что Селим не мог разговаривать, потому что у него был отрезан язык, но бормотание, которым он выражал свои страдания, было таким красноречивым — словно бой гулкого и одушевленного барабана или чириканье вещей птицы.

Нтикима погрузился в чуткий сон, ощущая холодный воздух в ногах. Он ждал, но Шигиди не шел, и время проходило незаметно.

Мальчик не знал, в котором часу его разбудил ужасный вопль. Он резко встал, вглядываясь в ночной мрак. Нгадзе тоже проснулся, вскочил, держа одеяло.

Панический визг заставил подумать, что кричала Лейла, но звук исходил не из палатки, а оттуда, где спали Мсури и Гендва.

Нтикима подумал, что кричал элеми, но мысль о том, что живое существо может издать такой вопль, пронизала ужасом. Он услышал стонущего в лихорадке Лангуасса, разбуженного криком и испускавшего проклятия. Затем увидел выбегающего из палатки Ноэла Кордери и белое пятно одеяния бабалаво.

Звезды ярко сияли в безоблачном небе, но луны не было, на востоке небо уже озарялось первыми лучами солнца. Высокие деревья вокруг лагеря отбрасывали длинные тени, жар головешек в костре был слишком слаб, чтобы Нгадзе смог зажечь факел.

Тишина была разорвана вторым криком, и Нтикима завертел головой, стремясь определить источник. Вдруг что-то ринулось на него из тьмы, он пригнулся, внезапно обозлившись на отсутствие оружия, которым мог бы защититься, и бросился в сторону. Какое-то чудовище прошумело рядом, прокатившись через Нгадзе и разбросав в стороны остатки костра.

В это мгновение солнечный диск показался над горизонтом и осветил лес.

Ноэл Кордери схватил Нтикиму за руку, помогая встать, но тот, оттолкнув его, побежал к месту, где рядом с четырьмя привязанными ослами Гендва и Мсури старались согреться ночью.

В полумраке Нтикима увидел, что из большой раны на груди Гендва медленно течет кровь, руки и голова в глубоких порезах, а в широко раскрытых глазах отражаются первые лучи солнца.

За Гендва, обнимая его за талию в последней судороге, лежал Мсури, истекая кровью из ран на голове. Мсури попытался открыть глаза, но не сумел — умер в следующее мгновение.

Раздался третий крик, но не вопль боли, а вой дикого зверя, полный ужаса и ликования одновременно. Нтикима увидел в веере солнечных лучей турка Селима, бежавшего по склону холма и размахивающего мечом. Скачущая фигура была видна лишь мгновение. Ноэл Кордери сделал три шага в том направлении, затем остановился, посмотрел на Нтикиму. Было ясно: он понимает, что происходит.

Ноэл взглянул на элеми и Мсури, на их разбитые головы, встал на колени и прикоснулся к горлу Гендва там зияла рваная рана. Кровь Мсури текла на черный камень и мох, образуя лужицу.

Квинтус склонился над вампиром, отодвинув Нтикиму, охотно уступившего инициативу белому бабалаво.

— Мы не должны были оставлять Селима одного, — прошептал Ноэл Нтикиме, потянувшему его за рукав. — Бедняга! Нам нужно было позаботиться о нем. Лангуасс, если бы был здоров, не оставил бы его в бреду.

— Ужасную вещь он сделал, — сказал Нтикима с горечью.

— Нет, — сказал Ноэл с сожалением. — Я это сделал. Я должен был быть рядом с ним.

Квинтус посмотрел на него.

— Он умрет? — спросил Ноэл.

— Мсури мертв, — ответил монах. — Но Гендва вампир. Он не может умереть от таких ран.

Нтикима смотрел на распростертого элеми, его широко открытые невидящие глаза. Несмотря на глубокие раны, по сравнению с бедным Мсури Гендва потерял очень мало крови. Квинтус мягко положил пальцы на края раны, сдвинул их вместе и держал так всего несколько мгновений, но она стянулась.

С большой раной на груди было сложнее, однако монах занимался ею со знанием дела, хотя Нтикима не думал, что Квинтус когда-либо раньше ухаживал за ранеными элеми. Мальчик не удивился. Какой бы бог или волшебник ни учил белого бабалаво, его умение проявилось в нужный момент.

Нгадзе плакал, всхлипывая, но Нтикима не мог сказать, из-за любви к элеми или из страха перед наказанием виновных в нападении на старейшину Адамавары.

Квинтус прикрыл веками открытые глаза Гендва.

— Он в трансе? — спросил Ноэл.

— Думаю, да, — ответил Квинтус. — Колотая рана в груди достигла легкого, даже задела сердце. Не могу сказать, когда он выздоровеет, но уверен, что будет спать долго, возможно, месяцы.

Ноэл оглянулся, Нтикима проследил за его взглядом. Место, где они находились, казалось безопасным, тихим — не пели птицы, не жужжали насекомые, но мальчику, возможно, и Кордери тоже, оно напоминало огромную могилу. Маленькая группа людей, казалось, была вне мира, на пути к Ипо-Оку, где их души ждал суровый прием.

«Идет Шигиди», — подумал Нтикима и сразу же понял, что Шигиди уже пришел, призвав к себе чудовищного турка, дав выход ненависти, тлевшей в его душе.

Лейла стояла у палатки, поглядывая то на Квинтуса, то на место, где исчез сумасшедший турок. Нтикима посмотрел на нее, пытаясь определить ее чувства, потом повернулся к ослам, которые стояли совершенно спокойно, несмотря на необычное пробуждение. Они давно служили людям, и крик человека их не пугал.

Ноэл подошел к Лейле, чтобы объяснить происшедшее:

— Кричал Селим. Он убил Мсури и напал на вампира. Боль лишила его разума.

— Вампир умрет? — спросила она.

«Странно, — думал Нтикима, — что прежде всего задают именно этот вопрос, хотя знают: убить элеми чрезвычайно трудно».

— Он выживет, — ответил Ноэл. — Но будет пребывать в глубоком сне, пока тело не восстановится.

Лицо Лейлы было спокойным.

— Почему? — спросила она.

— Друг моего отца, Вильям Харви, — начал Ноэл неестественно спокойным для этой минуты голосом, нарисовал схему кровообращения и сказал, что, если кровь останавливается, мозг отключается. Он предположил, что вампиры переносят замедленное кровообращение, даже сами вызывают его, пока активные клетки восстанавливаются. — Помолчав, Кордери продолжал: — Гендва будет жить, и, в отличие от турка, у него не останется шрамов после этого случая. Но не знаю, продлится ли выздоровление дни или месяцы. У нас нет помощника, мы не умеем применять его лекарства, которые помогли нам выжить.

— Мы погибнем в этой дыре, — сказала она, начиная с худшего. — Будем блуждать здесь до самой смерти. А если нас найдут, как они накажут за то, что мы позволили напасть на вампира в самой Адамаваре?

Все посмотрели на Нтикиму, не на Нгадзе, а на него, потому что он принадлежал к Огбоне.

— Не знаю, — пожал плечами молодой уруба и добавил: — Я не знаю, где Адамавара. Но мы должны доставить туда Гендва, чтобы он мог отдохнуть в Илетигу.

Он не совсем понимал, почему турок, одержимый Шигиди или нет, должен был напасть на Гендва. Белый бабалаво сказал, что элеми в Галлии, свирепые и жестокие, убивают оскорбивших их. Мальчик думал об этом, как об Оро, как о законе, который не может вызвать ненависть или желание отомстить. Он не очень верил этим рассказам, даже когда Арокин рассказал о пустынных землях, где люди были колдунами и ими руководили черти, которые убивали и жгли элеми, презирая их способность к излечению. Нтикима видел, что белые боялись, не верили Гендва, даже когда он давал лекарства, но не представлял, что может случиться подобное. Его мысли путались.

Белый бабалаво встал и сказал Нтикиме:

— Возможно, ты прав. Нам нет пути назад, мы должны идти в Адамавару. Но как встретят нас там с Гендва в таком состоянии?

— Не знаю, — ответил Нтикима. — Возможно, нас всех покарают.

— Что же делать? — с тревогой спросила Лейла.

— А что мы можем сделать? — отозвался Ноэл Кордери. — Мы здесь, элеми ранен, и нужно быть готовыми ко всему. Мы же не можем спрятаться.

— Мы должны идти вперед, — сказал Нтикима, — в горы. Мы знаем, что Адамавара рядом.

— Он прав, — поддержал мальчика Квинтус. — Нужно поесть и идти вперед. Будем нести элеми и Лангуасса тоже, если не сможет идти сам.

Нгадзе повиновался и начал готовить пищу. Нтикима помогал, думая о будущем. Как теперь их примут в Адамаваре? Чего ожидает Огбоне от своего слуги, Нтикимы? Накажут ли белых? Покарают ли его? Но хватит вопросов. Мсури мертв, турка нет, а Гендва из носильщика превратился в ношу. В лесу нет пищи, поэтому нужно все нести с собой, включая горшки и бутылки с водой. Из-за холодных ночей нельзя оставить палатку или одеяла. Белые не бросят ружья, порох и приспособления для добывания огня. Ничего ценного не имелось, но оставить что-либо и облегчить груз было невозможно.

— Нгадзе и я можем нести вампира, — сказал Ноэл Нтикиме, — и каждый должен нести мешки. Мы должны загрузить ослов побольше. Ты согласен?

Нтикима серьезно посмотрел на белого, спрашивающего его мнение, удивившись своей уступчивости этому влиянию, и принял на себя ответственность. Он ведь принадлежал Огбоне.

— Согласен, — сказал Нтикима. — Я потащу сколько смогу. Думаю, что нам осталось идти немного.

— Цель должна быть рядом, — добавил Ноэл, — если только эта земля не бесконечна.

— Боги поведут нас, — заверил мальчик, — если заблудимся. Они знают, что мы здесь, и ждут нас.

Ноэл Кордери натянуто улыбнулся:

— Надеюсь, что они неприхотливы и в этом сезоне насытились кровью.

— В Адамаваре, — заметил Нтикима, — и у богов, и у тех, кто пробует сердце Олоруна, достаточно крови.

10

Когда начали переход, Ноэл пошел впереди, несмотря на то, что вместе с Нгадзе нес самодельные носилки с Гендва. Путь был нелегким: все время спускались или поднимались, часто обходили скалы. Нсэл шел в направлении утреннего солнца, ориентируясь на его жаркий свет.

Поднявшись на гребень гряды, Кордери всякий раз надеялся увидеть признаки живого: каменную крепость, ухоженное поле, тропинку с человеческими следами. Но таких признаков не было, разве что жук в блестящем панцире выскакивал из-под ног или какие-то непонятные создания переползали дорогу. Однажды они услышали в отдалении голос хищного зверя и посмотрели друг на друга, поняв происхождение звука. Это был Селим в аду собственного бреда.

Квинтус сменил через час Нгадзе, Нтикима в свою очередь недолго нес носилки, перед тем как их подхватил ибо. Ноэл никому не уступал свое место, хотя его руки очень болели, а лямки мешка терли спину. Он покрывался потом и очень хотел пить — но кипяченой воды было немного, уже давно не находили источников.

Ноэл знал, что сейчас середина сухого сезона, и с изумлением вспомнил, что до нового года остался день или два, хотя Квинтус, следивший за календарем, не сказал об этом.

В полдень сделали привал в тени большой черной скалы. Их обед составили земляные орехи и шарики пшенной каши, сухие из-за недостатка воды, из которой сварили кофе.

Гендва лежал спокойно, тихо дыша. Квинтус услышал очень слабые, редкие удары сердца и, довольный объявил, что вампир чувствует себя лучше и скоро будет здоров. Но его опасение вызывало состояние Лангуасса, истощенного и высохшего. Когда солнце уже садилось в небе, окрашенном харматтаном, монах сказал Ноэлу, что нельзя двигаться дальше, чтобы не убить пирата. Жажда отнимет у него последние силы. Лейла хотела размять мышцы Ноэла, но его кожу сплошь покрывали ссадины, и он попросил ее прекратить массаж.

До захода солнца Ноэл успел взобраться на скалу, в надежде, что последние лучи осветят стену или башню, показывая, что путешествие близится к концу. Но, стоя на гладкой скале, он увидел только безрадостную серо-зеленую пелену с вкраплениями камня или щебня, над которой гулял прохладный ветер. Казалось, нигде в мире нет больше такой пустоты и безмолвия.

«Здесь нет никакого города вампиров, — сказал себе Ноэл раздраженно. — Гендва привел нас сюда, чтобы ввергнуть в опасность. Если бы не раны, он сейчас исчез бы, вернулся назад к приветливым водам Логоне и ее притоков».

Но сам не верил в это. Он не знал, хуже ли эта дикая местность пустыни, через которую Моисей вел детей израилевых, и услышал ли пророк десять заповедей на горе, похожей на эту. Но, посмотрев в темнеющее небо, он не мог уловить милосердного присутствия Бога.

«Может ли подобное место быть Эдемом? — спрашивал он себя. — Где приятные взору деревья, посаженные Господом Богом? Где фрукты, пригодные в пищу? Где растет сказочное древо жизни? Где находится древо знания добра и порока, от которого неосторожно вкусила Ева? Где витает дыхание жизни, которое Бог вдохнул в плоть Адама, чтобы тот стал царем всех птиц и зверей, созданных Всевышним? Эти деревья с корнями в аду, чьи ссохшиеся плоды несут горькие знания падения и оскудения, Божьи или Сатанинские? Если Адамавара — Эдем, о котором говорит писание, тогда Господь, верно, оставил ее; и даже змий, предавший людей, больше не бдит в этой глуши».

Ноэл поправил прядь на лбу и взглянул на свои натертые руки. На правой ладони вокруг лопнувшего волдыря образовалось темное пятно!

Ужас пронзил его, он, вдруг поняв причину боли в своем теле, быстро расстегнул рубашку и осмотрел грудь. Пятен не было, но на правом плече, под лямкой мешка, осталась тонкая черная полоса, как черная змейка, не спеша ползущая к горлу.

В момент отчаяния эти знаки показались ему символом приближающейся смерти. Он не проклинал Бога или неудачу, или любопытство, приведшее к осмотру. Не молился ради избавления, потому что отчаяние не зажгло свет веры в душе неверующего. Он просто спустился со скалы, потому что нижний край солнца уже зашел за горизонт.

Внизу Квинтус спускал белую сутану с плеча. На его спине два черных пятна расходились от плеча. Ноэл подошел к другу и очертил пятна пальцем так, чтобы тот ощутил их размер.

— Я говорил с Нтикимой, — сказал монах. — Он называет эту болезнь серебряной, хотя пятна другого цвета. Если даже ее называют смертью, она почти не убивает. Однако он предупреждает, что Шигиди придет ко мне во время сна.

— Ты защищен от кошмаров, — успокоил его Ноэл, — несомненно, защищен лучше меня.

Он подумал, что надо найти цыганку и осмотреть ее тело, но вдруг его внимание привлек странный огонек в темнеющем лесу. Ноэл смотрел на светлую точку, мерцавшую вдали, как блуждающий огонь. Появился еще один огонек, за ним второй, третий, стало понятно, что это люди с факелами идут из леса к черной скале.

Люди или чудовища.

Квинтус тоже увидел факелы и быстро поправил на себе сутану, будто стесняясь голых плеч с чертовой печатью. Монах сделал шаг вперед, как бы встречая пришельцев, но остановился, поняв, что они не похожи на людей.

Силуэты с факелами были очень большими, в длинных зеленых рясах, с гигантскими рожами — отвратительной карикатурой на человеческие лица. У них были ярко-красные рты с острыми выступающими клыками и огромные глаза с черными как смоль зрачками.

Ноэл быстро огляделся.

Лейлы не было видно, вероятно, она сидела в палатке больного Лангуасса. Нгадзе и Нтикима возились у огня, но, поняв, что что-то неладно, встали в полный рост, ожидая развития событий.

Нтикима подошел к Ноэлу и сказал только одно слово: «Эгунгун!»

Кордери никогда не видел Эгунгуна, зная о нем только из рассказов мальчика. Как и у Оро, у Эгунгуна были дни, когда он приходил в деревню, танцевал на улицах, возвратившись из Ипо-Оку, страны мертвых, чтобы узнать у живых об их предках. Прикосновение к нему означало смерть, его обвинение было ужасной угрозой и помечало тех, кого ожидало наказание за оскорбление прародителей племени. Но в деревни уруба Эгунгун всегда приходил один. Здесь же было целое войско Эгунгунов, Кордери насчитал девять — настоящее полчище живых мертвецов.

Это только люди в масках, успокаивал себя Ноэл, понимая, что здесь нечто большее, нежели комедия масок. Когда Нтикима встретил в лесу бога Арони, тот предстал перед ним в облике священника или колдуна в украшениях, но перед мальчиком из племени уруба колдун не притворялся богом — он был им. Приближающиеся фигуры не притворялись живыми мертвецами — они были живыми мертвецами. Как полагали уруба, они и не могли быть иными. Это были переодетые воины мкумкве или элеми, но они были и вставшими мертвецами, пришедшими свести счеты с живыми.

Факельщики подошли ближе, остановились полукругом на краю лагеря, глядя на пришельцев. Они молчали, а Ноэл думал, на каком языке приветствовать странные фигуры. Лейла вышла на шум из палатки, подбежала, в страхе прижалась к нему, но не закричала, и он был горд ее выдержкой.

— Они не навредят нам, — прошептал он ей. — Они не за этим пришли.

Повернувшись к Нтикиме, сказал:

— Прошу тебя, подскажи, что нам делать. Теперь ты должен быть нашим проводником, потому что ни элеми, ни Мсури уже не помогут.

— Пусть женщина отойдет, — прошептал мальчик. — Это не ее дело.

Лейла, поняв, отпустила Ноэла. Нтикима взял его за руку и провел вперед, к живым мертвецам. Мальчик огляделся и сделал знак Квинтусу, который тоже выступил вперед. Все трое, с Нтикимой посредине, вышли в центр полукруга Эгунгунов.

Нтикима поднял руки и приветствовал вампиров на уруба, спрашивая, согласно ритуалу, что они хотят сказать.

Один из них что-то ответил на уруба, но Ноэл ничего не понял. Было неясно, к кому обращался вампир, оставалось только молча ждать.

Нтикима заговорил, наклонив голову и жестикулируя. Ноэл расслышал «Огбоне», «элеми», «Они-Олорун» и другие знакомые слова. Когда Нтикима указал туда, где лежал Гендва, Эгунгуны забеспокоились. Шестеро из них несли факелы, а трое, кроме того, короткие копья; у троих без факелов были церемониальные барабаны. У некоторых имелись жезлы с перьями, которые Ноэл видел в храмах, напоминавшие о Элегбе, Олори-мерине, то есть о самой действенной загробной магии. Когда Нтикима показал на Гендва, копья с жезлами были подняты в знак обвинения или угрозы, но Ноэл не знал, чего должен бояться больше.

Один из Эгунгунов отделился от группы, наклонился над Гендва, осмотрел его. Выпрямившись и повернув разукрашенное лицо-маску к свету факелов, он выкрикнул угрозу и нацелился жезлом в сердце Нтикимы.

Нтикима что-то отрицал, но отпрянул назад, как после удара.

Ноэл не сомневался, мальчик в смертельной опасности, несмотря на кажущуюся безобидность жеста, — ведь живые мертвецы стояли перед людьми с бременем вины. Каким бы ни был жезл, он мог убить скорее, чем копье или пушка.

Недолго думая Ноэл прикрыл собой Нтикиму, толкнув его себе за спину и делая шаг вперед, к угрожающему жезлу.

— Мальчик ничего не сделал, — сказал Ноэл на уруба. — Он не виноват. Он служил элеми и Огбоне, как мог.

— Осторожно! — прошептал Квинтус.

Но Ноэл не нуждался в предупреждении. Он достаточно хорошо знал, что у туземцев отсутствовали галльские представления о вине и ответственности. Если дела шли плохо, они искали козлов отпущения, на которых можно отыграться за вину племени, даже если виноват был кто-то другой.

— Один из нас напал на элеми, — произнес Ноэл медленно, потому что недостаточно бегло говорил на уруба. — Серебряная болезнь лишила его разума. К нему пришел Шигиди! — Он хлопнул себя по лбу, чтобы подчеркнуть свои слова.

— Шигиди! — повторил Эгунгун и сделал шаг к Ноэлу, направляя жезл в его сердце.

Ноэл стоял молча. Эгунгун шагнул еще раз, и Нтикима прошептал по-английски:

— Если он прикоснется к тебе, ты умрешь.

— Мы пришли в Адамавару, — опять заговорил Ноэл на уруба. — Потому что нас позвал Экеи Ориша. Нас не надо уничтожать и обвинять. Вы должны привести всех… каждого… в Илетигу. Олорун хочет этого.

Эгунгун сделал еще один шаг, целясь смертоносным жезлом.

— Олорун хочет этого, — повторил Ноэл, не смея отвести взгляд от выпученных глаз огромной маски. Это было абсурдом, но он физически ощутил давление жезла на бьющееся сердце, как будто жизнь попала в смертельный капкан, сжимающий его, пока кровь не брызнет из тела и душа не сгорит, как моль в пламени свечи.

Кордери знал — перед ним человек в маске и на сердце нацелено не оружие, а символ, бессмысленный с точки зрения его собственных убеждений. И все же чувствовал, что умрет от касания жезла, как сказал Нтикима. Эгунгун обеспечит это.

Вдруг Ноэл почувствовал переполняющую его лихорадку. Ни рука, ни плечо, на котором начало расползаться черное пятно, не болели, казались онемевшими, но его бросало в жар, мутило. Волнение лишало сил, и он понял, что от прикосновения жезла упадет.

Ноэл не видел Квинтуса, однако ясно различал других, позади и рядом с Эгунгуном. Лейла застыла в напряжении, не понимая, что происходит, но замирая от мысли, что их жизнь под угрозой. Нгадзе тоже был испуган, пламя факелов отражалось в белках его глаз. Ибо так же боялись Эгунгуна, как уруба, потому что через него Огбоне осуществляло свою власть над племенами.

И в этом момент Ноэл увидел Лангуасса.

Лицо его было изможденным, темные волосы и плохо постриженная борода свернулись пыльными прядями, глаза лихорадочно блестели, отражая пламя факелов. Он стоял на колене, упираясь локтем в левое бедро, и тщательно целился из мушкета.

Ноэлу показалось, что между человеком в химерической маске, роковым жезлом, вобравшим в себя ярость всех темных языческих богов, и безумным пиратом, чужим на этой безжизненной, мрачной земле, с выплевывающим свинец оружием, почти нет различий.

— Лангуасс! — крикнул он. — Ради Бога, нет!

Возможно, призыв к Богу был неверным. Возможно, не стоило кричать на языке, непонятном для колдуна в маске.

Эгунгун издал вопль, бросился вперед, целясь жезлом в грудь Ноэла.

Лангуасс выстрелил.

Эгунгуна рухнул на землю — жезл прошел в нескольких дюймах от груди Ноэла.

Ни звука не издали фигуры, стоявшие полукругом.

Они смотрели, застыв в изумлении.

Упавшее тело лежало одно мгновение спокойно, затем задергалось. Огромная маска треснула и развалилась, уступая резким движениям головы. Когда татуированное лицо священника-мкумкве показалось из обломков, Ноэл понял, что выстрел Лангуасса разбил маску, но пощадил голову под ней. Человек был испуган и оглушен, но невредим. Он встал на ноги — живой, вышедший из оболочки поднявшегося мертвеца, в переплетении естественного и сверхъестественного.

— Нас зовет Олорун, — сказал Ноэл, глядя в глаза живого человека. — Не надо вредить нам.

Колдун не пытался подобрать упавший жезл. Он больше не был Эгунгуном. Встретившись на мгновение взглядом с Ноэлом, он оглянулся на полукруг вставших мертвецов, чьей задачей было обвинение, осуждение от имени всех поколений предков, чьи жизни пунктиром отмечали линию от черных туземцев к их собственному черному Адаму.

Жезлы не поднялись. Копья остались недвижимыми.

Суда не последовало. Кто-то говорил на уруба так быстро, что Ноэл не мог понять ничего, кроме имени Шанго, бога бурь.

— Шанго хранит тебя, — прошептал Нтикима. — Ты нас привел невредимыми в Адамавару.

— Они бы убили нас, — произнес Ноэл. — Гендва провел нас через полконтинента, и все же они убили бы нас всех.

— О нет, — сказал Нтикима. — Они бы не тронули бабалаво. Могли потребовать одну жизнь или несколько, и только. Они бы убили тебя, если бы ты встал на мое место. Человек может делать выбор, подставить себя, хотя ты, наверное, не знаешь этого. Я теперь обязан тебе жизнью, Ноэл Кордери, и однажды оплачу свой долг.

Ноги Ноэла внезапно ослабли, Квинтус поддержал его, взяв за руку.

— Это должен был сделать я, — сказал монах низким напряженным голосом.

— Нет. — Ноэл слабо отрицал, положив почерневшую ладонь на голову и удивляясь усилению головокружения, когда опасность уже миновала. — Твой разум и моя сила… моя сила…

Говоря это, он понял, что силы оставляют его. Последнее, что увидел Ноэл, было лицо наставника, Божьего человека, поддерживавшего его своими слабыми руками. Яркие глаза смотрели на него, завораживая, как две заводи.

Когда сознание покинуло Ноэла, он удалился от боли и страданий тела, душа его воспарила: впервые в жизни он подумал, что вера в провидение, к которой призывал Квинтус, и в самом деле несет в себе нечто…

Часть 4 КРОВАВАЯ ПОРА

«Империей страха правит величайший деспот, чье имя — Смерть, с супругой по имени Страдание; этот правитель отравляет воителей по имени Война, Болезнь и Голод против человечества, подстрекает их почитать эйдолу, скрывающую от него действительное знание божественного и светского миров.

Обыкновенные люди обманываются, думая, что их враги — вампиры; потому что истинные враги человечества принадлежат этой огромной империи — империи страха, невежества, а не мелким княжествам Аттилы и его племени, которые когда-то падут сами.

Избавление человечества от несчастий не последует от падения мелких княжеств, если огромная империя будет существовать. Я прошу вас помнить, что следует разрушить эйдолу, чтобы восторжествовала правда».

Фрэнсис Бэкон. Из письма к Эдмунду Кордери,

май 1622 года

ПРОЛОГ

Последователи Грегори Великого говорят, что вампиры перед шабашем смазывают тело мазью, составленной из различных мерзких компонентов, но в основном из умерщвленных детей. На сборном месте зажигают отталкивающий, отвратительный костер. На собрании верховодит Сатана в виде козла с крыльями летучей мыши, сидящий на троне из черного камня. Вампиры выказывают ему свое почтение, опускаясь на колени, подносят ему дары — черные свечи или детские пуповины, целуют его волосатые руки. Они рассказывают о своих мерзких поступках, например, о пытках, издевательствах, причиненных обыкновенным людям, или о принесенной ими в мир нищете.

Дьявол подносит им пищу, полусгнившую, в червях, но для вампиров нет ничего гадостнее, чем хлеб и сахар, а в своей пище они находят любимую ими человеческую кровь, детскую плоть. Дьявол дает им в большом роге черное вино — смесь из мочи, приправ, крови, выпиваемую с большой охотой.

Обычно вампиры дико, до головокружения, пляшут под звуки труб и барабанов вместе с исчадиями ада, выходящими на поверхность, топча ее своими костистыми лапами, отравляя испражнениями.

После всего вампирам разрешается приблизиться к хозяину за чудовищным причащением, тогда они на всех четырех пятятся к трону, выставляя напоказ зад. Холодный как лед, размером с конский, член Дьявола вонзается в них и извергает черное как ночь семя, питая заключенные в их плоти дьявольские души. Потом вампиры разрывают собственное мясо и предлагают сочащуюся кровь гигантскому языку хозяина, жадно пьющему ее как воплощение порока.

Раны, нанесенные вампирами друг другу, быстро заживают, вытертые досуха хозяином или разорванные им в ненасытном голоде. Вампиры, целые и невредимые, встают при крике петухов, распространяя порок в мире, созданном Господом не для их племени, но для людей.

Все это видели посланные, чтобы стать свидетелями кошмара, пришедшего к людям. Риск большой, если человека-лазутчика находят, его приводят к трону, всаживают острый кол вместо дьявольского члена, кол вбивают в землю, и он служит майским шестом для танца вампиров. Площадка, где скачут черти с подручными, пропитана кровью жертв.

Вампиры ставят себя выше обыкновенных людей, на место хозяев, сатанинскими средствами. Они стремятся увести людей с пути, проложенного Богом к спасению. Пока вампиры правят на земле, души людей подвергаются суровой опасности: поддавшиеся временному соблазну пожертвуют Раем ради радостей долгой жизни, свободы от боли. Но людям обещано, что Иисус придет опять и воздаст живым и мертвым, оставшиеся на Его пути будут жить вечно в Раю. Аттила — антихрист, чье пришествие было предсказано Святым Иоанном в Апокалипсисе, и лжепапа Александр станет его подручным.

И Христос, чтобы очистить землю, низвергнет их и весь адский легион вместе с ними.

Не страдавшие на земле будут гореть вечно, те же, кто склонились перед Божьей волей, воспринимая муки и смерть, определенные павшим сынам Адамовым, увидят Господа и узнают правду его прощения.

Из «Компендиум Молефикарум» Франческо Гуаццо,

1608 год.

1

Проснулся он от сна, который тотчас же забыл, хотя осталось ощущение, что сон был таким неприятным, что избавиться от него было радостью. Не открывая глаза, попытался вспомнить, где он уснул и где сейчас находится, но не смог.

Какое-то мгновение вспоминал собственное имя, но первые звуки, пришедшие к его губам, были не его именем, а словом «Шигиди».

Тогда, с облегчением, понял, что он — Ноэл Кордери, спасенный провидением от ярости поднявшегося мертвеца… или небесным громом, который метнул бог племени уруба Шанго — или пулей из мушкета пирата Лангуасса.

Тепло на опущенных веках говорило, что солнце стоит высоко и лучи светят ему в лицо. Поэтому прежде чем открыть глаза, их нужно затенить рукой. Попытался сделать это и понял, что не может, совсем не ощущает правую руку. Сжал левую руку и прикрыл ею глаза.

Солнце светило в широкий прямоугольник окна размером десять на четыре фута, вырезанного в каменной стене. Ноэл попытался встать, отвернулся от солнца, опираясь левой рукой. Одеяло соскользнуло с груди, и он вскрикнул — правое плечо, руку и правую сторону тела от подмышки до бедра покрывали черные и серые пятна, будто под кожей выступила гниль.

Из-за попытки встать голова закружилась, и он упал на кровать, как от опия или спирта. Хотелось пить, рот и глотка горели от сухости.

Он лежал на вязанке сухой травы, завернутой в ткань и перевязанной веревкой, удерживающей форму матраца. Рядом стоял деревянный стол, сделанный из ствола дерева, на котором Ноэл увидел глиняный кувшин с водой. Он потянулся к нему, но не смог достать правой рукой и попытался сесть, поворачиваясь так, чтобы взять кувшин левой. Несмотря на жажду, вгляделся в воду, сомневаясь в ее чистоте, осторожно отпил и, почувствовав ее свежесть, сделал большой глоток, смачивая пересохший язык.

Поставив кувшин, он увидел тысячи узких извивающихся колец на полированном столе. Он знал, что каждое кольцо на срезе дерева значит год жизни, и подумал, что стол вырезали из дерева, выросшего еще до Рождества Христова. Казалось, кольца изгибаются, вращаются, и Ноэл замигал, чтобы смахнуть слезы с ресниц.

Потом осмотрелся, почувствовав тяжесть в голове при повороте. Он находился в комнате длиной в одиннадцать и шириной в десять футов, со стенами, сложенными из каменных плит. Из мебели здесь были только грубо сколоченная кровать и стол рядом с ней, почти весь пол покрывал тростниковый мат. Напротив окна Ноэл увидел дверь из темного, почти черного, дерева на ржавых стальных петлях. Напротив кровати располагалась ниша с приступком высотой в несколько дюймов. Ноэл был один, обнаженный, груда одежды лежала у кровати, рядом с соломенной шляпой и сапогами.

Опять отпив из кувшина, он попытался поставить его на стол, но кувшин выскользнул из руки и стукнулся о каменный пол так, что вода брызнула во все стороны. С большим напряжением привстал, пополз к нише на четвереньках, хотя голова кружилась и прошибал пот. Казалось, половина тела мертва и живая часть тащила груз второй.

Снял деревянную крышку с отверстия. Запах был достаточно резок, чтобы определить назначение ниши, и Ноэл с трудом использовал ее. Затем сел в нише, крайне ослабевший, близкий к обмороку. Ясность ума после пробуждения ушла, и он находился в состоянии полусна, но холодная шершавость камня говорила о реальности.

После минутного отдыха стало лучше. Ноэл не знал, сможет ли одеться, но решил, что об этом не может быть и речи, так как он не владеет верхней частью тела. Понял, что не в состоянии даже натянуть сапоги, но решил все же подняться на ноги. Подполз к окну, но беспомощная правая рука не позволила ему встать. С большим трудом одной рукой он подтянулся к подоконнику и посмотрел вниз.

С высоты он увидел обширную долину в обрамлении далекой гряды скал и гранитных утесов. На востоке лучи солнца сверкали над озером. Круглая долина простиралась на двадцать или более миль. Вся земля была засеяна, фруктовые сады перемежались с полями корнеплодов, посаженных ровными рядами.

На площадках в крутой скале, внизу и по сторонам, стояли дома. Он сразу понял, что это и есть настоящая Адамавара, а странная безжизненная земля, которую они прошли, была лишь защитным барьером, предохраняющим от вторжения.

Далеко на полях работали люди, одетые в белое. Ноэл попытался высунуться больше, но голова у него закружилась, он потерял равновесие, и ноги разъехались в стороны, как у тряпичной куклы, брошенной ребенком. Он упал на правый бок, почувствовав глухой удар, от которого не было боли. Даже так. Слезы выступили на глазах, мысли перемешались. Дверь открылась, Ноэл резко и удивленно повернул голову, но его чувства были в таком замешательстве, что он едва мог воспринимать происходящее.

Первой вошла чернокожая женщина в белом платье свободного покроя. Ее лицо было настолько гладким, что поначалу Ноэл принял ее за элеми, но затем по манерам распознал в ней служанку и поэтому обыкновенного человека. Следующий за ней мужчина, вероятно, был вампиром, хотя и не похожим на тех, кого раньше видел Ноэл.

Он был не черным, а бледно-коричневым, с яркими карими глазами, под цвет кожи, почти того же роста, что и Ноэл, — необычное явление для этих мест. Голову его прикрывал тюрбан. Лицо не было морщинистым, как у пожилых черных вампиров, виденных Ноэлом, но, несмотря на это, он казался очень старым. Руки и ноги были худыми, но не лишенными мышц, как у Гендва, движения — неспешными. Одет вампир был в белую рубаху до колен и легкие сандалии.

Увидев, что Ноэл лежит не в кровати, а на полу, он ринулся, чтобы помочь. Ноэлу показалось, что он вновь теряет чувство реальности. Глаза затуманились, и он смог разглядеть лицо пришедшего на помощь лишь после того, как его усадили на кровать.

Женщина, судя по блеску кожи, была вампиром светлокожая, светлее, чем Лейла, однако не такая бледная, как галльские вампирши, с каштановыми волосами. Глаза странные, скорее серые, чем карие, левый светлее правого. Лицо худощавое, с прямыми скулами и подбородком. Она показалась Ноэлу самой красивой женщиной из тех, что он видел с тех пор, как покинул воды Кардиганского залива, полжизни назад.

Мужчина заговорил со служанкой на незнакомом Ноэлу языке, и та стала собирать осколки разбитого кувшина. Затем обернулся, посмотрел на Ноэла, сделав паузу, будто сомневаясь, расслышит и поймет ли его Ноэл, заговорил:

— Понимаешь латынь?

Ноэлу, который собирался с силами, это показалось совершенно абсурдным. Он ожидал услышать уруба и удивился бы меньше при звуках французской речи. Но услышать вместо этого язык церкви! Он кивнул, не в силах произнести ни авука.

— Я могу говорить с тобой на этом языке? Я перейду на уруба, если хочешь.

Ноэл кивнул опять, надеясь, что его поймут. Голова раскалывалась.

— Тогда я приветствую тебя, — мягко сказал посетитель и взглянул на окно, угадав, очевидно, что Ноэл, прежде чем упасть, смотрел в него. — Это наш дом. Это Адамавара.

Он взглянул на служанку, выносившую черепки кувшина, сделал жест молча вышедшей вампирше и продолжил дружески:

— Меня зовут Кантибх. Имя женщины Береника. Ты в ее доме, который мы называем местом айтигу. Это слово означает «незаконченный». Должен сказать, что твоя болезнь продолжается, худшее впереди. Ты слышал, что ее называют серебряной смертью, но она редко убивает. У элеми есть лекарства, которые укрепят тебя. Ты будешь чувствовать себя беспомощным — пленником своего тела, твой разум будет бродить по странным землям невозможного: Ты будешь ощущать себя в Ипо-Оку или в пламени вашего христианского ада, но возвратишься невредимым из испытаний, я обещаю это. Ты можешь сейчас ответить?

Ноэл облизал губы и выдавил:

— Да. Я понимаю. — Хотя ему приходилось искать латинские слова, с трудом приходившие на ум, он прибавил: — Мои спутники?

— Все живы, — ответил Кантибх. — Один, по имени Квинтус, назвал нам ваши имена. Он тоже болен, но не так сильно. То же самое с женщиной. Хуже было с Лангуассом: он очень ослабел от горячки, хотя серебряная смерть не достала его. Ибо Нгадзе сейчас болен, но скоро выздоровеет. Мальчик уруба, Нтикима, будет страдать меньше всех.

— А Гендва? — тихо спросил Ноэл.

— Он будет жить, а ранивший его человек умрет в лесу, я полагаю. Мкумкве не будут его искать.

Ноэл облегченно вздохнул, довольный этими словами.

Он взглянул на расплывавшиеся черты лица человека и спросил:

— Ты элеми?

Кантибх покачал головой.

— Айтигу, — сказал он. — Незаконченный. Я тот, кого вы называете вампиром. Приехал сюда, как ты, путешествуя, несколько столетий назад. Прибыл в город Мероэ страны Куш с послами моего народа, жившего в Персии. Я был образованным человеком, посетил Рим и Лондон, путешествовал с караваном через большую пустыню к Борну, где впервые услышал об Адамаваре. Мне давно хотелось разыскать первый народ мира, и когда собрался в путь, взял проводником элеми. Первые христиане уже побывали здесь и вернулись домой. Первыми белыми были греки времен Александра, до них страну посещали бронзовокожие из Шумера и Египта. Береника здесь уже две тысячи лет. Вампиры Адамавары раскинули широкую сеть, чтобы уловить мудрость мира, они очень терпеливы и ждали долго, пока нашли человека, подобного тебе.

Ноэл не совсем понял, что подразумевалось под словами «подобный тебе», но не сомневался, что речь идет не о цвете кожи.

— Нашли? — повторил он.

Ему надо было сейчас говорить, он хотел представиться, но закашлялся и не мог остановить кашель.

Вампир положил прохладную руку ему на плечо, как бы желая остановить спазм.

— Ты очень болен, — сказал Кантибх. — Думаю, после отдыха тебе станет получше, но затем серебряная смерть лишит тебя чувств. Обещаю, что мы с тобой поговорим, но сейчас тебе лучше поспать. Я приду опять.

Ноэл кивнул, соглашаясь на уход Кантибха — если его согласие вообще требовалось.

Кантибх улыбнулся:

— Ты проголодаешься. Береника пришлет пищу, ты получишь свои вещи. Пришлет воду со слугами, и ты вымоешься, если сможешь. А я должен сейчас идти к Квинтусу.

Когда Кантибх ушел, прикрыв за собой дверь, Ноэл опять закрыл глаза. Он злился на себя из-за своей слабости, беспомощности. Он знал, что нужно задать тысячу вопросов, но понимал также, что должно пройти время, прежде чем он сможет возобновить свою миссию: понять, что такое Адамавара и сущность дыхания жизни.

Ноэл твердо решил жить, каким бы мучениям его ни подверг Шигиди. Если он не выстоит, все его жертвы будут напрасны, потому что он зашел слишком далеко, чтобы все усилия пропали впустую.

— Я — Ноэл Кордери, — прошептал он. — Сын Эдмунда Кордери.

2

Он заснул не сразу. Мог еще видеть чернокожих, — вероятно, мкумкве, хотя не раскрашенных, как воины, каких видел раньше, — принесших кувшины с водой в его комнату, льющих ее в ванну из полированного дерева. Он был слаб, но не спал, когда они подошли и подняли его, хотя почти не ощущал прикосновения их рук. Вода была теплой и благоухала. Слуги мыли его осторожно, мягко, с мылом — не жирным, расплывающимся, из сального дерева и дикой яблони, к которому он вынужденно привык, а плотным, благоухающим.

Когда его вымыли, на стол поставили хлеб, фрукты, но к столу не пригласили. Оставили понежиться в ванне и вернулись, чтобы вымыть его длинные прямые волосы. Одежду, сложенную у кровати, выстирали, развесили над подоконником сушиться в лучах полуденного солнца. Один из слуг принес бритву, намылил щеки и принялся сбривать густую бороду, отросшую с начала экспедиции.

Одежда быстро высохла, и слуги помогли Ноэлу надеть рубаху и брюки. Он мог сидеть за столом с достоинством, возможным в его состоянии. Ел мало, с трудом. Движения были неловкими, все еще не удавалось пользоваться правой рукой.

После этого рухнул на кровать не в состоянии пошевелить здоровой рукой или ногами. Долго лежал без движения. И когда вошел элеми с бритым черепом в красно-белом ожерелье, показывающим, что он Они-Шанго, Ноэл уже не знал, спит или нет. Он начал свое второе путешествие, такое же долгое и трудное, как и то, что привело его в Адамавару, но на этот раз дорога петляла по неизведанным лабиринтам его души.

Возможно, Они-Шанго дал лекарство или дотронулся жезлом в перьях, более добрым, чем тот, которым Эгунгун едва не убил его, Ноэл вспомнить не мог, но когда элеми пришел, он уже переступил порог своего опыта.

Всю свою жизнь Ноэл Кордери видел сны, но большей частью, как большинство людей, забывал их. Но в пору болезни все перевернулось. Путешествуя с Шигиди, он переживал все свои сны, которые толкались и требовали внимания как никогда раньше. Бодрствующее «я» было забыто, а спящее освободилось, завладело сознанием.

Казалось, все, что снилось раньше, возвращается, все, что проделывал в безопасном укрытии сна — свободное от Божьего суда и людского, спрятанное в тиши его тела, — подвергается двойной ноше изучения и осознания.

Вначале путешествие с Шигиди приняло форму длинного допроса, познания глубин души, в котором применялись все методы инквизиции.

Его бодрствующее «я» никогда не входило в пыточные камеры, находившиеся под лондонским Тауэром, хотя иногда улавливало отдаленное эхо криков. Но спящее «я» часто бродило в детстве по темным коридорам, взбудораженное любопытством и чарами, наблюдало людей князя за работой. Он позволял вздернуть себя на дыбу и со страхом ждал раскаленного железа. Теперь он опять висел на дыбе, наблюдал игру ярко-красного металла, танцующего в темноте, а замогильные голоса требовали выдачи тайн.

Странно, боли он не чувствовал, но осознавал обязанность делать вид, что мучается, показать страх и отчаяние палачам, скрыть свою нечувствительность к их трюкам.

Почему он должен притворяться умирающим? Этого Ноэл не мог сказать. Не знал, зачем ему разыгрывать роль человека, измученного и запуганного, не имеющего больше возможности лгать или скрывать; знал только, что должен делать это и оправдать перед собой неизбежность признаний. Возможно, они совсем не угрожали ему, но он сам хотел предать себя, стремясь сознаться и облегчить свою душу. Ему угрожали смертью снова и снова — в этом он был уверен. Была ли это его собственная извращенность? Или это безжалостное божество Шигиди, в чьем создании он вынужден пребывать? Ноэл не знал.