Разумеется, Гамильтону не везло: поступавшие к нему сведения были в высшей степени сомнительны и противоречивы. Что, конечно же, лишь подстегнуло его безумную решимость добраться до истины. Неудивительно, что англичанин снова заинтересовался Виваном Деноном.
Удалившись на пенсию, освободившись от бремени забот и ответственности, художник вспомнил о своем умении жить на широкую ногу. И если теперь он не разгуливал весело по бульварам и аукционным домам, то по крайней мере потчевал гостей анекдотами, с удовольствием показывал дамам привезенные из путешествий диковины и по целым дням сочинял письма, которые лично разносил по бесчисленным почтовым ящикам города.
Подосланные шпионы, обычно под личинами страстных книгочеев либо верных бонапартистов, неизменно легко находили с ним общий язык и уж совсем без труда подпаивали хозяина; тот, в свою очередь, лез из кожи вон, лишь бы угодить каждому такому посетителю.
Оставалось только вообразить лицо Гамильтона, когда тот получит долгожданные сведения.
«Святой человек явил Наполеону одиннадцатую и двенадцатую синайские заповеди».
«У Бонапарта были определенные трудности с пылким темпераментом, а тут он узнал об исключительных афродизиакальных свойствах кошачьих мумий».
«Генерал отыскал в Египте одного врача, творящего чудеса с больными тромбозным геморроем; вопрос был чересчур деликатен, поэтому осмотр провели в уединении Великой пирамиды».
Наверное, Гамильтон раздраженно отмахивался от подобных нелепостей, как от издевки; возможно, рычал от злости либо презрительно фыркал, однако Денону больше нравилось представлять себе, как тот мысленно снимает шляпу перед обыгравшим его противником.
Между тем лазутчики, пытавшиеся проникнуть в дом в отсутствие хозяина, находили гостеприимно распахнутые окна и двери, записки с указаниями на особые полки в погребе, а как-то раз их даже встретил слуга с подсвечником и тарелкой свежих эклеров. Тем временем художник посиживал в очередном салоне и беспечно сетовал на грызунов, расплодившихся в его жилище, — огромных, по его словам, паразитов, непробиваемо тупых, да еще и с махровым британским акцентом.
Занявшись проверкой почты Денона, Гамильтон обнаружил немало бойких уничижительных выпадов против своей персоны («беззубая кляча», «сопливый любитель бумажек», «музейный жук», «бес во плоти»), а также узнал, что письма, в которых нередко всплывали подробные описания встреч с различными привидениями, зачастую адресовались мертвецам, якобы проживающим на несуществующих улицах; автору явно было не занимать остроумия, свободного времени и желания подразнить своего врага.
Однако, несмотря на все эти выходки, художник не мог совершенно скрыть своей заботы о судьбе бывшего императора, тоскуя по нему, как печалился бы о единственном любимом племяннике. Он всем сердцем скучал по шуткам Наполеона, его горячности, работоспособности и даже по его непомерным амбициям. Денон, разумеется, старался держаться в курсе последних вестей со Святой Елены — жадно поглощал газетные репортажи, сосредоточенно изучал политические бюллетени, скупал все книги, написанные врачами, прислугой и солдатами с острова, ловил на лету бесчисленные слухи… и всегда торопился вскрыть очередной плотный пакет с убористыми письмами от Наполеона, которые доставлялись ему самыми разными окольными путями и за которыми усиленно охотился Гамильтон, не гнушаясь и отчаянными угрозами.
— Если выяснится, что вы на самом деле получали послания со Святой Елены, — скалил зубы молодой лазутчик в кафе «Де миль колон», — это будет расценено как мятеж; вас заживо сгноят в темнице, или того хуже.
— Весьма печальная кончина для безобидного старого дурака.
— Безобидны вы или нет, это решать другим людям, и ни один из них не склонен к милосердию. — Увидев презрительную ухмылку художника, он разозлился: — Не вам надо мной насмехаться, месье. Напомню, речь идет о вашей жизни.