— Bonsoir,[77] — промолвил араб и, поклонившись по-восточному, протянул руку.
— Очень приятно, — сказал шотландец, неуверенно отвечая на пожатие, и посмотрел на сэра Гарднера в ожидании разъяснений.
— Алекс, — произнес археолог, — вы не поверите, но это ваш брат Рифа'а аль-Тахтави.
Сэр Гарднер все объяснил на следующее утро, во время поездки к пирамидам.
— Аль-Тахтави было тридцать лет, когда Мохаммед Али отослал его в Париж. Видите ли, паша питал слабость ко всему, что связано с Наполеоном, и более полувека искал доказательства существования чертога. Разумеется, до правителя долетали разные слухи; он допросил буквально каждого, кто имел отношение к Бонапарту в дни оккупации, а кроме того, лично участвовал в нескольких экспедициях по стране, наблюдал за многими другими, ну и конечно, внедрял соглядатаев в поисковые группы, которым платили иноземные короли. Короче говоря, сделал все возможное, чтобы найти следы чертога, но ничего не добился. Тогда ему в голову пришла идея послать аль-Тахтави в Париж, якобы для обучения коммерции и наукам, на самом же деле — чтобы молодой человек вошел в доверие к тому, кого паша даже издали счел ключом к разгадке. Случилось так, что аль-Тахтави не повезло: приехав на место, он узнал о смерти Вивана Денона и все-таки пробыл в Париже довольно долго, в общей сложности пять лет, в течение которых свел знакомство со многими другими учеными, успевшими посетить Египет, и в том числе с минералогом Фредериком Кальо. Этот последний и рассказал ему о чертоге, указав даже его местонахождение.
Ринду вспомнился список Гамильтона.
— Кальо был членом братства?
— Был и есть.
— Значит, он счел аль-Тахтави достойным?
— Вы не знаете Рифа'а! Я бы сам с превеликой радостью поддержал такое решение.
— И что, этот человек бывал в чертоге?
— Ну да, как только вернулся в Египет.
— А затем рассказал обо всем паше?
— Или позволил это сделать кому-то еще, — ответил сэр Гарднер и отвел взгляд.
Ринд не хотел идти на попятную, но быстро смекнул, что даже сейчас, на последней стадии поисков, существует черта, которой покуда нельзя переступать, и погрузился в молчание.
А потом прославленный археолог на несколько минут оставил шотландца наедине со Сфинксом (раскопки были до сих пор не закончены), в то время как сам пошел гулять под иссушающим солнцем, отгоняя нищих. Молодой человек робко посмотрел на иссеченный ветрами каменный лик. Что же он выражает — безмятежность, следы раздумий, мимолетность времени?.. К возвращению изнуренного археолога Ринд решил, что его смущение и есть единственный настоящий ответ.
— Должен признаться, я не мог долго смотреть, — честно сказал он. — Не хотел проявлять непочтение.
Сэр Гарднер не ожидал подобного и все-таки явно остался доволен… Однако по-прежнему не заикался о загадочном талисмане. Когда же молодой человек напрямую спросил об этом, наставник сделал удивленные глаза и воскликнул:
— Как? Разве я еще не отдал его?
— Боюсь, что нет, сэр Гарднер.
— Ладно, когда взойдем на борт и отчалим — да, это будет самое подходящее время.
Доказав, что не напрасно столько лет путешествовал и учился ладить с людьми, он успел нанять крепкое речное судно с приличной командой. Когда пилигримы вернулись от пирамид, оно было уже вымочено в воде для избавления от паразитов, затем как следует законопачено, просмолено, снаряжено надежными парусами и нагружено неисчислимыми чемоданами археолога. И вот кораблик медленно тронулся вверх по Нилу, огибая юркие ялики, плоты, гребные шлюпки, лодки и прочую плавучую мелочь. Меж тем сэр Гарднер не подавал и виду, будто собирается распаковывать вещи или делиться откровениями. Похоже, он вообще ничего не планировал заранее: зная, что видит любимую страну в последний раз, ученый заботился прежде всего о том, чтобы как можно ярче запечатлеть в душе ее величие и поэзию — будет чем скрасить долгие годы старости.
Достаточно хорошо знакомый с подобным состоянием неопределенности, Ринд и не думал унывать. Чистейший местный воздух и солнечные лучи вселили в него дотоле неведомую жизнерадостность. Ученику хватало и того, чтобы сидеть бок о бок с учителем и впитывать сердцем проплывавший мимо пейзаж — нескончаемую череду руин, арок и колоссальных изваяний кумиров; дворцы, из окон которых доносилась нежная музыка; пышные поля сахарного тростника, табака и пшеницы; тучи бабочек; огромные пеликаньи стаи; кузнечиков размером с мышей и крокодилов с самодовольными ухмылками… Все вставало свои на места перед лицом подобного единения человека с природой и временем.