— Подай-ка мне бумагу, перо и чернила, — приказала внучке Исан-Давлат. — Нам не удастся провести эту ночь в трауре, оплакивая утрату, ибо бездействие грозит обернуться для нас еще худшей бедой. Я знаю, на кого можно положиться, а кто не заслуживает ни малейшего доверия. Иные глупцы не обращают на меня внимания, вообразив, будто я уже ослепла и оглохла от старости, но я все примечаю. И не доверю писцу послания, которые намерена сейчас составить: я напишу их сама. А тебе, Вазир-хан, следует позаботиться о том, чтобы каждое письмо попало к тому, кому оно адресовано. Если кто-то поинтересуется, что это за депеши ты рассылаешь, скажи — приглашения на поминальное пиршество. Отчасти так оно и есть, но одновременно это будет приглашение в мечеть, на церемонию провозглашения Бабура правителем. Я созываю всех заслуживающих доверия вождей, которых можно собрать сюда за полдня, и попрошу, чтобы сразу по завершении похорон они, без лишнего шума, не привлекая внимания, отправились в мечеть. Бабур, иди-ка сюда, садись рядышком и посвети мне лампой.
Спустилась ночь, крепость погрузилась в тишину, а старуха все писала и писала, прерываясь лишь для того, чтобы заточить перо или приказать принести еще чернил. Бабур дивился тому, как хорошо она разбиралась в сложных, запутанных родственных связях, дружеских отношениях, вражде и соперничестве между кланами и знатными семьями, прослеживая связи, восходившие чуть ли не ко временам Чингисхана, и впервые мысленно поблагодарил ее за то, что она, бывало, часами рассказывала ему о том, кто из племенных вождей друг, кто враг и, главное, — почему. А еще, глядя на решительную, суровую линию ее рта, он молча радовался тому, что эта сильная и мудрая женщина на его стороне.
Как только очередное письмо было написано, лист бумаги, заполненный турецкими письменами, складывали, запечатывали и вручали Вазир-хану, с тем чтобы он доверил его одному из своих людей. Вскоре снаружи, со двора, донесся отдававшийся эхом стук копыт уезжавших верхом гонцов. И лишь когда над туманом раздался призыв к молитве, Исан-Давлат отложила свое перо.
Глава 2
Первая кровь
С высоты седла Бабур смотрел, как восемь воинов Вазир-хана заносили в гробницу серо-зеленый жадеитовый саркофаг с телом его отца. Чтобы камень не натирал плечи, они подложили под гроб толстые овечьи шкуры, но он был очень тяжел; смуглые лица воинов покрылись потом, а один из них даже споткнулся. Все, видевшие это, охнули, ибо, упади саркофаг наземь, это сочли бы ужасным предзнаменованием. У Бабура перехватило дыхание, и он непроизвольно покосился на стоявшего неподалеку визиря, но лицо Квамбара-Али оставалось бесстрастным.
— Осторожно, парень, ты несешь нашего повелителя, — подал голос Вазир-хан, и воин, выпрямившись, снова подставил плечо под свою ношу, продолжив медленный путь по пологому спуску, что вел к погребальной камере в глубине гробницы.
Отец Бабура позаботился о своем мавзолее заранее, причем очень давно. Бабур был еще младенцем, которого не спускала с рук грудастая кормилица, когда правитель созвал со всей Ферганы и даже за ее пределами лучших каменщиков и прочих мастеров. Под его личным присмотром они приступили к возведению на берегу реки Яксарт, примерно в полутора милях от крепости Акши, уменьшенной версии величественной усыпальницы Тимура в Самарканде. Сейчас яйцевидный купол строения, выложенный изразцовой плиткой яркого аквамаринового и насыщенного кобальтового цветов, сверкал в лучах июньского солнца.
«Отец мог бы этим гордиться», — подумал Бабур, и эта мысль породила на его напряженном лице нечто напоминающее улыбку.
Как только саркофаг пропал из виду, толпа — от придворных и знатных вождей в шелковых одеяниях, до простых пастухов, пахнувших так же, как и животные, за которыми они ухаживали, разразилась рыданиями. Люди, вне зависимости от занимаемого положения, разрывали на себе одежды и посыпали увенчанные тюрбанами головы землей в соответствии с ритуалом, возникшим еще до Чингисхана. Однако кто знает, что на самом деле творится в их головах? Вожди откликнулись на призыв Исан-Давлат и прибыли на похороны, но сможет ли он положиться на них, когда придет время?
— Остерегайся тех, кто делает вид, будто не имеет никаких амбиций, потому как это неестественно, — всегда предупреждал его отец, и Бабур, вспомнив об этом, непроизвольно бросил взгляд в сторону Вазир-хана, чего, впрочем, тут же устыдился. Со смертью отца, если не считать матери и бабушки, этот рослый, со стальным хребтом, воин, которого он знал всю свою жизнь, был человеком, заслуживающим доверия более всех на свете. Так-то оно так, но вот как обстоят дела с тем седобородым, с оспинами на лице вождем, который прискакал ночью из своей горной твердыни в такой спешке, что его одежда насквозь пропиталась потом — и своим, и конским? Или вон с тем, с заячьими зубами и выбритой, на старинный монгольский манер, головой, который как-то раз был наказан отцом за козни, обман и алчность и лишь недавно получил прощение? Исан-Давлат, рассылая приглашения, вынуждена была идти на риск: несмотря на свой возраст, Бабур понимал, что некоторые из предполагаемых союзников, могут легко превратиться в самых настоящих шакалов.