Лоран вернулся. Она прошептала:
– Увези меня. Я хочу вернуться домой. Хочу лечь спать.
6
Но зло преследовало ее и во сне.
С тех пор как начались эти приступы, Анне всегда снился один и тот же сон. Зыбкие черно-белые изображения наплывали одно на другое, как в немом кино.
Повторялась одна-единственная сцена: ночь, перрон вокзала, крестьяне с изможденными лицами; в облаке пара по рельсам тянется товарный поезд. Открывается переборка, и появляется человек в фуражке; он наклоняется и подхватывает знамя, которое кто-то ему протягивает. На полотнище – странные символы: четыре луны, образующие звезду с четырьмя лучами.
Человек выпрямляется, поднимает черные брови. Он обращается к толпе, флаг развевается по ветру, но слова его не слышны. Площадь словно укутана живой, призрачно-прозрачной тканью, сотканной из горестного шепота, вздохов и рыданий детей.
Шепот Анны вливается в этот душераздирающий хор. Она спрашивает у молодых голосов: «Где вы?», «Почему вы плачете?»
Отвечает ей лишь ветер, взвихрившийся на платформе. Четыре луны на знамени внезапно начинают фосфоресцировать. Сцена превращается в настоящий кошмар. Пальто на мужчине распахивается – у него голая, вскрытая, выпотрошенная грудная клетка; под ураганным ветром начинает распадаться лицо. Плоть осыпается с костей, как пепел, начиная с ушей, обнажая выступающие почерневшие мышцы…
Анна вздрагивает и просыпается.
Смотрит в темноту – и ничего не узнает. Ни комнату. Ни кровать. Ни тело спящего рядом человека. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы освоиться со всеми этими незнакомыми предметами. Она прислонилась к стене, вытерла залитое потом лицо.
Почему этот сон возвращается снова и снова? Как он связан с ее болезнью? Она была уверена, что столкнулась с другой ипостасью беды, с загадочным отзвуком, необъяснимым контрапунктом ее душевного недуга.
Она зовет, глядя во мрак:
– Лоран?
Муж лежит спиной к ней. Он не шевельнулся, не отозвался. Анна тянет его за плечо.
– Лоран, ты спишь?
В ответ – неясное шевеление, шорох простыней. Потом Анна начинает различать профиль Лорана в сумерках комнаты. Она снова спрашивает – тихо, но настойчиво:
– Ты спишь?
– Уже нет.
– Я… Я могу задать тебе вопрос?
Он садится в подушках.
– Я слушаю.
Анна еще больше понижает голос – рыдающие отголоски сна все еще звучат у нее в голове:
– Почему… – Она колеблется. – Почему у нас нет детей?
Наступает долгая секунда тишины. Потом Лоран откидывает простыни и садится на край кровати, повернувшись к ней спиной. Молчание внезапно становится напряженным, даже враждебным.
Он трет лицо ладонями, прежде чем объявить о своем решении:
– Мы вернемся к Акерманну.
– Что?
– Я позвоню ему. И назначу встречу в больнице.
– Зачем?
Он бросает через плечо:
– Ты солгала. Сказала, что у тебя нет никаких провалов в памяти. Только проблема с узнаванием лиц.
Анна поняла, что допустила серьезный промах: вопрос выдал, насколько плохо у нее с головой. Она могла видеть лишь затылок Лорана, завитки волос, узкую спину, но безошибочно угадывала, что он одновременно подавлен и разгневан.
– Что я сказала не так?
Лоран полуобернулся к ней.
– Ты никогда не хотела детей. Лишь на этом условии ты согласилась выйти за меня замуж. – Голос его звучал все раздраженнее, он начал размахивать левой рукой. – Даже на свадебном ужине ты заставила меня поклясться, что я никогда не попрошу тебя об этом. Ты теряешь голову, Анна. Мы должны действовать. Необходимо сделать эти обследования, провести тесты. Понять, что происходит. Нужно остановить это! Черт-черт-черт!
Анна отодвинулась на противоположный конец кровати.
– Дай мне еще несколько дней. Должно быть другое решение.
– И какое же?
– Не знаю. Несколько дней. Пожалуйста.
Он снова лег, укрылся простыней с головой.
– Я позвоню Акерманну в следующую среду.
Благодарить не имело смысла: Анна даже не знала, зачем ей эта отсрочка. К чему отрицать очевидное? Болезнь захватывает – нейрон за нейроном – все отделы ее мозга.
Она скользнула под одеяло, оставаясь на безопасном от Лорана расстоянии, и начала размышлять о своем странном нежелании иметь детей. Почему она заставила мужа дать ей эту клятву? Чем тогда руководствовалась? Ответа она не знала. Ее собственная личность становилась для нее загадкой.
Анна мысленно вернулась на восемь лет назад. Ей было двадцать три года, когда она вышла замуж. А что она действительно помнит из того времени?
Усадьба в Сен-Поль-де-Ванс, пальмы, выжженная солнцем трава газонов, смех детей. Она закрыла глаза, пытаясь вернуть былые ощущения. Круг, растекающийся китайскими тенями по лужайке, косы из цветов, белые руки…
Внезапно из глубин памяти Анны выскользнул газовый шарф: ткань крутанулась перед глазами, разрывая круг, замутняя зелень травы, притягивая свет причудливым танцем.
Вуаль подплыла так близко, что Анна почувствовала кожей фактуру ткани. Шарф лег ей на губы, Анна рассмеялась, но внезапно газ начал заползать ей в горло. Анна судорожно вдохнула, и шарф стремительным движением прилепился к нёбу. И был он уже не из газа – из марли.
Хирургической марли, которая душила ее.
Она закричала в ночи – не издав ни единого звука. Открыла глаза: оказывается, она заснула. И уткнулась ртом в подушку.
Когда же все это кончится? Анна выпрямилась, почувствовала, что снова вспотела. Ощущение удушья спровоцировал тот липкий кусок ткани.
Она встала и пошла в ванную. Нашла на ощупь ручку, вошла, закрыла за собой дверь и только тогда зажгла свет. Потом повернулась к зеркалу над раковиной.
Лицо у нее было в крови.
На лбу – красные полоски, под глазами, у ноздрей, вокруг губ – мелкая труха высохших капелек.
Она было подумала, что поранилась, но, вглядевшись внимательнее, поняла, что это всего лишь носовое кровотечение. Наверное, она инстинктивно попыталась утереться, вот и выпачкалась собственной кровью. Текло сильно – так, что намокла ночная рубашка.
Анна отвернула кран холодной воды, подставила под струю руки, и в раковину потек розоватый ручеек. Внезапно Анну посетило озарение: эта кровь олицетворяла собой ту истину, что пыталась вырваться, высвободиться из глубин ее существа. Секрет, который ее сознание отказывалось разгадывать, формулировать, органическим потоком истекал из ее тела.
Анна подставила лицо под освежающий холод воды, и ее слезы смешались с прозрачными струйками. А она все шептала и шептала бегущей воде:
– Что со мной? Да что же со мной такое?
Часть II
7
Маленькая золотая шпажка.
Так выглядел в его воспоминаниях простой медный нож для разрезания бумаги с резной рукояткой в испанском стиле. Восьмилетний Поль украл его из мастерской отца и спрятался в своей комнате. Он прекрасно помнил, как все тогда было. Закрытые ставни. Удушающая жара. Расслабленность и тишина послеобеденного отдыха.
Конец дня – не хуже и не лучше других.
Разница заключалась лишь в том, что эти несколько часов навсегда перевернули всю его жизнь.
– Что ты прячешь за спиной?
Поль сжал кулак. На пороге стояла его мать.
– Покажи мне, что ты там прячешь.
В ее спокойном голосе прозвучало любопытство. Поль еще сильнее сцепил пальцы. Она пошла к нему, двигаясь в полумраке комнаты: на полу лежали полоски солнечного света, проникавшего через деревянные щели створок. Она присела на край кровати, аккуратно разжала побелевшие от напряжения пальцы Поля.
– Зачем ты взял этот ножик?
Ее лицо оставалось в тени.
– Чтобы защитить тебя.
– Защитить от кого?
Молчание.
– Защитить меня от папы?
Она наклонилась, и ее лицо попало в полосу света – распухшее, покрытое синяками, один глаз с красным белком смотрел на Поля, как светофор. Она повторила:
– От папы, ведь так?