Прежде чем я успела переварить увиденное и услышанное, на пороге возникла Брисса, выскочившая вслед за дядей, словно ядро из пушки, взъерошенная и злая, с холодной яростью во взгляде, искривившей лик. Вслед за ней высыпали многочисленные шумные и обеспокоенные дворовые.
— Ты что ту тут делаешь, Ари? Да еще и без сапог? — Как не удивительно, но этот нежданно строгий, и немного бестактный вопрос дал мне ключ к происходящему, прежде чем дядя успел что-то сказать. Брисса находилась в состоянии, которое мы с детства величали «Воинственная Сестрица», то бишь один из ее рыжеволосых братцев что-то учудил, а ей, как единственной сестре в семье, придется расхлебывать.
Я попыталась угадать кто же.
Герд, старший из братьев, жил в столице, преподавая в институте благородных юнцов, те два раза, что мы виделись, составил о себе впечатление как о крайне воспитанном молодом человеке, в котором густовская бешеная энергия была обращена только во благое русло. Не в нем дело, точно.
Сотворивший что-либо из ряда вон, Инвар, вызвал бы у Бриссы скорее радость чем злость, в сонности и бесконечной апатичности, он мог бы дать фору всем Левицким вместе взятым.
Оставались Фогель и Люка, средний и самый младший. Вот как раз брат-погодка Бриссы, вихрастый и беспокойный малец, мог бы вытворить что-то этакое.
— Младший опять что-то выкинул? — предположила я.
Дядя нерешительно взял за уздцы подведенных конюхом лошадей. Он до смерти не любил коней и верховую езду, и всегда их дичился. И впрямь произошло нечто из ряда вон, раз дядя взгромоздился на коня.
— Люка ногу повредил, упал с лошади. Но на том дело не кончилось. — холодно, притом еле сдерживая досаду в голосе, произнесла Брисса, резко вскидывая ногу, и заскакивая в седло так лихо, что гнедой под ней всхрапнул и попятился назад, заставив беспокоится мою кобылу. Ромула итак нервно перебирала ногами, даже своим лошадиным умом понимая нервность обстановки и окружающих людей — Сегодня Фогель отличился! Да так, что я ему устрою второе Амарийское пришествие!* — Брисса не договорила, чем собственно провинился братец, пиная бока лошади пятками, но от ее ярости разве что воздух вокруг не искрился и не пламенел — Потом поговорим, успокой лучше матушку, она там рвет и мечет.
— Дядя? — я обернулась к родственнику с немым вопросом в глазах. Конюший как раз помогал ему забраться на лошадь, а немного полный мужчина, как раз пытался найти равновесие в седле. Он не привык к езде верхом, тяжко ему будет за Бриссой угнаться. И он явно намеревался так поступить. Лицо его не покидало растерянное выражение, и на мой вопрос он лишь плечами пожал. Вроде как ничего пока не ясно, что тут обсуждать.
— Нно! Пошел! — Брисса понуканием отправила коня с дядюшкой в бодрый галоп в сторону арки, и остановила лошадь, почти бок о бок с моей, будто вспомнила что-то.
— Тот человек… с дороги, он еще у тебя? — Ее мрачный пылающий гнев, и лицо бледное и сосредоточенное, так не похожее на привычную веселую и легкую Бриссу, заставили меня молчать в задумчивости, а после я сделала движение головой, что можно было трактовать как отрицание или же согласие.
— Вот и правильно. Чужаки опасны. Мало ли кто пожелает попасть в твой дом… — сказала эту мрачную фразу, Брисса, что вкупе с хмуростью подруги, пробрала меня до костей. Да что же случилось такое? Рыжеволосая подхлестнула лошадь, и была такова, как и дядя, что в своей неловкой манере, последовал за ней, трясясь на спине своего скакуна.
Я повернулась к дворовым, а те, восприняв отбытие хозяйки как знак к концу вежливого молчания, начали наперебой галдеть, охая и ахая, окружая меня тесным кольцом. Ноги затекли так, что я их не чувствовала вовсе, а несчастные пальцы и ступни ныли от холода. Ранняя весна, определенно не лучшая пора для босых ног. И как мужики еще и в холодной воде, стоя, стирать умудрялись? Мне вспомнилась поговорка Манора, про горячую мужскую кровь, и я улыбнулась.
В оригинале вместо «барыни» была «баба», но староста учтиво перекроила народную мудрость под меня.
Когда наконец мои ноги оттаяли в горячей воде и медном тазе, а голод утолен печеной уткой с сливами, которую принесли мне прямо из кухни, и я трапезничала почти в полном одиночестве за огромным обеденным столом, если конечно не считать слуг, можно наконец было и поразмыслить о произошедшем.