Императрица задумчиво сказала, не отрывая взгляда от панорамы за окном:
– Знаешь, я всегда в детстве мечтала стать драконицей. Да и потом тоже.
– Хотелось всё сжечь?
Отрицание.
– Нет, не только в плане умения изрыгать огонь. Я хотела быть величественной, прекрасной и одновременно очень и очень опасной. Бесконечно опасной и прекрасной. Чтобы шелестела металлом и сверкала на солнце огнём моя чешуя, а крылья раскинулись на половину мира.
Маша помолчала.
– Парадокс. Люди никогда не видели драконов. Вероятно, их вообще никогда не было. Но отчего в нас такая тяга к их мифическому величию? Даже в твоё время были популярны всякого рода россказни о разных рептилоидах, которые тайно правят миром. Откуда это в нас? Почему именно рептилии вызывают такое мощное чувство? Но рептилии холодные и страшные, а драконы… Драконы прекрасны. Я всегда обожала их.
У императрицы нередко случались вот такие потоки сознания. Впрочем, как и у меня, как и любого другого человека. Что она хотела этим сказать? Вполне вероятно, что и ничего. Просто хотелось высказаться. Что-то навеяло. И что меняется от того, что это говорит абсолютно нагая молодая женщина на фоне окна, за которым видна новая столица её Империи? Была ли она сейчас драконицей в душе?
Разумеется, меня она сейчас не видит. Но я всё равно пожимаю плечами.
– В моё время был анекдот. Всё вокруг сожжено, горит деревня, валяются обгоревшие трупы и всё такое. А на пригорке лежит дракон, смотрит на зарево и восклицает восторженно: «Да, вот такой вот я забавный зверёк!»
Но Маша не смеётся. Возможно, даже обижается моей глупой неуместной шутке, которая разрушила её настроение.
– А ты стал жесток.
Хмыкаю.
– В плане чего?
Пожатие голыми плечами.
– Не знаю. Вообще. За прошедшие годы стало в тебе чего-то больше, чего-то меньше. Жестокости стало намного больше. Твой взгляд стал холодным. Иногда даже ледяным. Даже мне бывает неуютно.
Лениво прикрываю глаза. Вот делать ей после постели больше нечего, как заводить философские разговоры, а мне потом всё это расхлёбывать? Но это Маша, с этим можно только смириться.
– Брось. Я прям душка сам по себе.
– Суворину расскажешь. Но факт есть факт – ты изменился. Я смотрела на тебя на Новой Земле. Холод так и шёл от тебя. Лёд. Даже атомный взрыв никак не тронул тебя.
– Это климат северный повлиял. Зато ты прямо сияла.
Хмурое:
– Да ну тебя…
Пытаюсь вернуть романтику. Подхожу и обнимаю любимую.
– Солнце, вот ты любишь философские разговоры после постели. На фига оно нам? Мы столько летели, столько видели, а у тебя опять какая-то философия в голове. Давай-ка я лучше к тебе попристаю! Предлагаю повторить!
Маша вздохнула, гоня мысли и дурное настроение, сладко и очень эротично потянулась на фоне окна, а затем промурлыкала:
– Ты же знаешь, когда мне сильно хорошо, во мне просыпается старая карга и я начинаю нудить…
В её голосе отнюдь не слышится отрицание. Сгребаю её в охапку и тащу в постель.
– Кто это у нас тут «старая карга»?
Визг… Смех… Постель сделала ПУФФФФФФФФ…
И тут СТУК В ДВЕРЬ. Событие очень редкое и очень недоброе. Спешное выбираюсь из-под одеяла и, накинув, халат, спешу к двери квартиры.
Мой адъютант генерал Качалов.
Шифрограмма.
Молния.
Миллион мгновений спустя возвращаюсь в нашу спальню.
Тревожное:
– Что случилось?!
Пожимаю плечами.
– Ники умер. В горах. Сердце.
Часть вторая. 1934
Глава III. Атомный ветер
День истины.
Через неделю меня ждёт Москва и Первомай. Так уж сложилось, что царь-батюшка, в моём лице, всегда встречает Первомай с жителями Первопрестольной. Маша бывает в Москве не так часто, предпочитая возглавлять праздничные мероприятия в куда более тёплом Константинополе, стоя рядом с моей сестрицей Ольгой, Местоблюстительницей Престола Ромеи. Из новшеств в этом году будут два события – цесаревич Александр встретит Первомай в нашей нынешней столице Единства городе Новый Царьград, а стоящая второй в очереди на престол царевна Виктория почтит своим присутствием и вниманием славный Санкт-Петербург. Что ж, через пару недель близнецам исполнится по шестнадцать лет, так что пора им взваливать на себя и более тяжелый груз государственных обязанностей.