Ладно, не суть.
А суть в том, что в Сибирь и на Дальний Восток прибывает ежегодно примерно по миллиону новых переселенцев к тем двадцати миллионам, которые уже переселились в регион и Сунгарию за эти пятнадцать лет программы переселения. Так что мне (и им) эта водная артерия была нужна как воздух.
И я верю, что в ближайшие лет десять-пятнадцать мы завершим строительство каскада гидроэлектростанций на Ангаре и не только сможем запитать электричеством весь регион, но и сможем соединить водным транспортным путём Новый Царьград и Иркутск. Байкал травить, конечно, не хочется, но посмотрим. В любом случае, масса людей после завершения строительства канала останется в Сибири и осядет на берегах Оби или Енисея. А может они двинут дальше — объекты на Ангаре, Амуре и Лене тоже ждут своих героев.
ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. МОСКВА. КРЕМЛЬ. КАБИНЕТ ЕГО ВСЕВЕЛИЧИЯ. 30 апреля 1934 года.
Дверь в кабинет открылась и на пороге возникла супруга (кто бы ещё посмел вот так войти без стука?), спросившая:
— Сильно занят?
Слегка озадаченно смотрю на Машу, сменившую свой привычный уже генеральский мундир, на совершенно умопомрачительное облегающее фигуру платье, которое, впрочем, прикрывал длинный кардиган.
— Ну, дела вот текущие… Как и всегда.
Кивок.
— Да. Дела. Текущие и всякие. Как и всегда.
Императрица защёлкнула блокировку двери, сняла кардиган и одним движением сбросила с себя платье. А под ним, кроме самой Царицы, ничего и не оказалось…
Такие вот у нас дела.
Она делано потупила глазки и произнесла:
— Ваше Всевеличие, ваша верная подданная нижайше просит дозволения на Высочайшую аудиенцию. Можно на две. Или на три.
Смеюсь.
— Ох ты и затейница! Нижайше, значит?
Маша грациозно обошла стол и эффектно наклонилась, произнеся мне на ухо горячо и страстно:
— Ага. Нижайше. Буквально парочку аудиенций… Высочайших…
ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. МОСКВА. КРЕМЛЬ. КАБИНЕТ ЕГО ВСЕВЕЛИЧИЯ. 30 апреля 1934 года.
Вожу пальцами, едва касаясь влажной кожи любимой. Маша расслабленно лежит рядом в постели, мечтательно улыбаясь чему-то своему, женскому.
— О чём думаешь?
— О мечте, которая, никогда не сбудется. Много лет мечтаю проехать совершенно обнаженной на Европе по нашей конной ферме в Константинополе. Мчать по лугам и рощам. Так чтобы галопом, чтобы свист в ушах и горячие струи ветра по всей коже…
Усмехаюсь.
— И кто же тебе мешает осуществить эту мечту?
Ухмылка:
— А люди? Там же полно народу. Охрана всякая. Обслуга. Садовники. Никогда не знаешь, кто и под каким кустом притаился тихонько, дабы не мозолить лишний раз глаза Августейшему начальству.
Маша вдруг поднимается на локоть и лукаво смотрит на меня.
— Или ты согласен на то, чтобы твоей голой женой любовались всякие посторонние?
Уже смеюсь:
— А я их всех выселю километров на десять от фермы. Так что сможешь гарцевать сколько угодно. И, кстати, уверен, что, глядя на твое облегающее и довольно смелое платье, тебя сейчас мысленно раздевали всё мужчины во дворце. Ты же пришла почти нагая. А ты говоришь «ферма».
Царица вновь улеглась и томно потянулась.
— А, плевать мне на их мнение. Ты же знаешь, я никогда не страдала условностями и прочими благоглупостями. К тому же меня почти полностью прикрывал кардиган. Вообще же, хотеть раздеть привлекательную молодую женщину — это обычное и правильное желание любого нормального здорового мужчины.
— Даже если эта женщина — сама Императрица?
Жена щёлкает меня по носу и озорно отвечает:
— Особенно, если эта женщина — сама Императрица! Но не всем везёт так, как тебе! Так что цени!
— Давай-ка я тебя оценю ещё разок. Надо проверить кое-что…
Некоторое время мы ещё повозились в постели, после чего Маша затихла, положив голову мне на плечо. Наконец она сказала с ноткой пепла в голосе.
— Знаешь, почему я сейчас вот так пришла? Я вдруг почувствовала такую невыносимую тоску, что захотелось рыдать. Рыдать и буквально выть. Поняла, что мы не ценим каждый миг нашего счастья. Всё какие-то у нас дела, державные обязанности, прочие текущие заботы, войны, коалиции, атомные бомбы всякие. И так проходит вся наша жизнь. Проходит в заботах и делах для других, всех прочих, а ведь это проходит мимо нас стороной сама наша жизнь и наше с тобой счастье. Мы же рискуем умереть в любой день. В нас может бросить бомбу или выстрелить террорист, мы можем погибнуть в какой-нибудь авиакатастрофе, может не раскрыться парашют. Просто запнуться на лестнице. Мы так часто в дороге или выступаем перед публикой, что... Всё, что угодно может случиться. И даже если кто-то из нас один выживет, разве будет он впредь счастлив?