— Кажется, тебе приходится работать за кого-то ещё, — прокомментировал я.
— Пока не найдут замену Лединеку, сэр, — она бросила раздраженный взгляд на левую станцию.
— И где же Лединек, когда он так нужен?
— Он мертв. Убит в бою.
— Вот как? — я приподнял брови. — Что же он делал на таких глубоких уровнях?
Помедлив, Феннер рассмотрела мою униформу, изучила череп на моей фуражке так, словно это он, а не я в действительности задавал ей вопросы. Затем решив, что перекинуться словечком с комиссаром пойдет ей на пользу, женщина наклонилась ко мне, словно собираясь обсудить какой-то заговор.
— Мы все бы хотели это знать, — сказала техник. — Ему нечего было там делать. По крайней мере, ничего законного.
И она глубокомысленно кивнула.
Я улыбнулся ей и кивнул в ответ, но не ушел. Пока Феннер была занята на своей станции, пытаясь связаться по воксу с кем-то, находящимся на одной из посадочных площадок, я мимоходом пробежался по инфопланшетам Лединека. Их содержание оказалось кратким. Слишком кратким — данные кто-то очистил.
Через пару часов я стоял на пороге квартиры Ганса Лединека. Достать координаты его конуры не составило большого труда, а вот найти её саму оказалось посложнее. Она находилась многими этажами ниже командного центра, в главном массиве улья. Пусть Пирр и не обладал особым внешним благородством, множество богатых ремесленников и промышленников жили в роскоши на верхних шпилях. Спустившись в сам город, я оказался в царстве толпы, но всё ещё оставался над нижними уровнями, отданными во власть черни.
Жилмассивы на Пирре громоздились один на другой, город рос внутрь себя до тех пор, пока не начал издали походить на единую гигантскую метастазу. Исчезла разница между внешним и внутренним, улицей и коридором. Небо просматривалось лишь небольшими участками и появлялось тем реже, чем дальше я заходил. Тысячи километров водопроводных и вентиляционных труб рубили на корню любую возможность тщательного обслуживания. Вместо дождя здесь были протечки и капли конденсата. На некоторых участках вода залила скалобетонную поверхность так глубоко, что я проваливался в неё по лодыжку.
Леднек жил над торговцем вяленой гроксятиной[5]. Снаружи его дом представлял собой дверь и одинокое затворенное окно на сером фасаде, в длинном ряду из двадцати идентичных жилищ. Подошел я не очень аккуратно — вокруг текла бесконечная человеческая река, и, хотя длинная шинель и фуражка давали мне немного свободного пространства, заставляя людей избегать прямого контакта со мной, пройти незамеченным я не мог. Важно было, чтобы никто не обратил на мои действия особого внимания. Конечно, небольшая отсрочка инквизиторской слежки мне бы не помешала, но даже если бы один из них тогда увидел меня, я бы не дрогнул.
Гофрированная дверь на петлях проблем не доставила. Три удара ногой, и я внутри. Хотя вследствие неимоверной плотности населения проходы и архитектурные фасады Пирра были убогими даже здесь, несколькими километрами выше истинного отчаяния подземных уровней улья, интерьер дома Лединека был довольно ухоженным. Пол был подметен. Мебель — койка, железный стул, стол, металлический стеллаж — стояла подальше от стен, где скалобетон медленно разрушался из-за сырости и кислотной атмосферы.
На столе лежали еще два инфопланшета. Бегло просмотрев их, я увидел то, что и ожидал — было удалено все, кроме самых безобидных данных. Неужели Асконас и правда ожидал, что кто-то поверит, будто Лединек записывал только время своих смен и метеосводки? Я понял, что истинная причина была в другом. Инквизиторы не ожидали, что найдется кто-то настолько любопытный или дерзкий, кто решится просмотреть планшеты. Информацию подчистили просто из аккуратности.
Я повернулся к стеллажу. Все книги были на религиозную тематику, их кожаные корешки потрескались от частого использования. Выбрав случайно одну из них, «Увещевания против терпимости», я пролистал её. Многие абзацы были выделены, заметки, написанные плотным почерком, заполняли края страниц. Книгу не просто прочли, её изучили. Затем я взял «Лакримозу де Профундис». Еще несколько замечаний, выведенных той же рукой — скорее всего, это были размышления Ганса. Вырисовывалась картина очень благочестивого человека, в жизни которого не было места амбициям, а также сопровождающему их разложению. У Асконаса, кстати, я заметил признаки фанатичного пыла. По мере того, как я продолжал просматривать книги Лединека, у меня складывалось впечатление о личности, по характеру близкой к монашеской.
— Ты был тихим человеком, Ганс Лединек, — произнес я вслух. — Но, думаю, тебе всё равно было что сказать.
Вера, увиденная мною здесь, могла проникать гораздо глубже и быть твердой, как закаленная сталь — гораздо крепче агрессивной веры Асконаса.
Кое-что новенькое я нашел в первом томе «Исследования бдительности мучеников». Определенные номера страниц были обведены, но никаких записей на них не оказалось. Пролистав книгу в поисках дальнейших странностей, я нахмурился. Здесь имелось какое-то скрытое значение, но оставалось неясным, какое именно. Я снова пробежался глазами по стеллажу: два других тома «Исследования» были случайным образом вставлены между другими книгами. Перенеся их на стол, я открыл вторую книгу на той же странице, которая была подчеркнута в первой. На полях, наряду с привычными уже любительскими толкованиями, обнаружились какие-то даты. Схема повторялась и на других страницах. Использовав тот же ключ в третьем томе, я нашел последовательности чисел, записанных между строк. Почерк Лединека был здесь настолько микроскопическим, что был едва читаемым, и его сложно было разобрать рядом с напечатанным текстом. Если бы я не присматривался специально, то ничего бы не увидел — очевидно, так оно и было задумано. Следовательно, эти цифры, скорее всего, были самой важной частью кода, а одновременно и самым рискованным делом, которое Лединек когда-либо брал на себя. Я несколько минут таращился на них, пока наконец не уловил смысл — это были координаты мест на территории улья.
Листая страницы туда-сюда, я вновь просматривал даты и координаты. Я ещё не очень хорошо представлял себе планировку Пирра, но примерно мог определить, что именно записал Лединек. Отмеченные уровни улья имели большой разброс. Самые ранние записи относились к верхним шпилям. Этажи из более поздних заметок находились так глубоко, что были близки к подулью. Но, несмотря на такой разброс, все точки оказались рядом с ядром города. Перерабатывающий комплекс — догадался я.
На последней записи был знак вопроса. Значит, это скорее была догадка Ганса, нежели что-то, увиденное им в действительности. Меня заинтересовало, что же он нашел. Это знание представляло какую-то опасность для Лединека, но из чувства морального долга мужчина решил продолжить наблюдение. А теперь он был мертв.
Возможно, Ганс следил за инквизиторами? Это объяснило бы и его осторожность, и его гибель. Последние координаты привели Лединека слишком близко к местам сражений. Никого бы не удивил тот факт, что он погиб, пойдя на такой глупый риск. Возможно, именно так всё и произошло, но эта теория была слишком удобной, и поэтому я ей не доверял.
Я оторвался от книг, обдумывая, что делать дальше. Комиссар не имеет права спрашивать с Инквизиции, но ничто не мешает оспорить действия отдельно взятых людей. Любая человеческая организация уязвима к порокам, лишь Император с Его божественной сущностью был выше подобных изъянов. В то время я едва начал знакомиться с широтой и богатством вариантов морального разложения, но уже увидел достаточно, чтобы избавиться почти от всех иллюзий. Пережитое на Мистрале очень хорошо и очень печально помогло мне в этом плане. Если окажется, что Асконас действует не на благо Империума, я сражусь с ним.
У меня имелось немного неоспоримых фактов, но на войне они и так были редкой роскошью. Я был уверен в своих догадках. Итак, Хартвиг находился под влиянием Асконаса. В конце концов, именно инквизитор был наиболее раздражён вторжением Армагеддонского Стального Легиона в мятеж Пирра. Далее, Лединек чувствовал, что обязан разузнать что-то, а затем погиб. Я понятия не имел, в чем заключался замысел инквизиторов, но увидел достаточно, чтобы понять — это было нечто пагубное. Обязанности шестой роты на Молоссе ясны, и, если Асконас будет препятствовать их выполнению, тогда я воспрепятствую ему.