Массивные челюсти и раздавленные черепа орков были повсюду, с парой человеческих черепов, когда-то принадлежащих его товарищам.
— Вы много их забрали с собой. Должно быть ты думаешь, что ты мертв, а?
— Я примерно так и думаю, сэр.
— Как я и сказал, одна счастливая скотина выжила. Топливные баки взорвались и тебя выбросило наружу. Неделя или две с Сестричками в полевом госпитале, и ты вернешься в бой. — Полковник оглядел лохмотья униформы Самиэля, и его противогаз, болтающийся на шее.
— Ты с Савлара?
— Да, сэр.
— Украдешь что-нибудь, и мы вздернем тебя.
— Да, сэр.
Самиэль мог только сидеть, он не мог идти — одна нога была настолько повреждена, что даже не чувствовал ее. Пока его грузили на носилки, он мог наблюдать за остальными Кадианцами, расчищающими развалины орочьего лагеря и своего отвоеванного штаба. Орочий тотем был сброшен с крыши командного бункера вниз, а тела были собраны в братские могилы.
Ничего из того, что говорил Карра-Врасс не было правдой. Его друзья (а они без сомнения были его друзьями в последние часы) умерли ничуть не лучшей смертью, чем сотни Кадианцев несколькими днями ранее, или те бедняги, погибшие, когда был разгромлен конвой. Они ничего не достигли — война на Джагерсвельде продолжилась бы и без них. Империум остался практически тем же, даже если бы ни один из них не родился.
Но не это самое главное. Они чувствовали, что достигли чего-то в смерти. Даже Карра-Врасс верил в свои собственные слова, в этом Самиэль был уверен. Они верили, что умирают ради чего-то, им позволили встретиться лицом к лицу со смертью, а не так как она нашла бы их, прячущихся, без предупреждения. Сколько Гвардейцев на Джагерсвельде могли сказать подобное?
Эта галактика была ужасным местом, она пожирала жизни миллионов людей. Но порой была надежда. Порой было что-то из чего можно было извлечь урок, какое-то достоинство, гордость, даже если это было перед самым концом. Это было намного больше, чем то, что приобретает человек в Гвардии, или на Мертвых Лунах, или где-нибудь еще. Самиэль не мог сам это четко понять. Но экипаж Дефиксио выиграл прекрасный и благородный бой с самими собой.
Теперь, разумеется, Самиэль был единственным выжившим уже второй раз, и это будет чудо, если кто-нибудь при взгляде на него не пробормочет, что этот человек потратил удачи, достаточной для ста таких же. Но были и более плохие вещи. Фактически у него было кое-что, чем он мог гордиться — он умер в совокупности уже три раза, и двое из его похорон прошли с чертовски неплохими почестями. Не такой уж и плохой рейтинг.
Кадианцы несли его обратно к своему штабу, через руины орочьего лагеря. Один из носильщиков скользнул по нему взглядом, и должно быть удивился тому, что, хотя у него была покалечена нога и никого из его друзей не осталось в живых, этот сумасшедший Савларский парень просто улыбался.
Алекс Хэммонд
Копья предков
За восходом солнца на бесплодные пустоши потянулось горячее марево. Солнечные лучи изгнали тьму, сдергивая саван ночи с сотен мёртвых тел. От Даката остались лишь груды развалин и трупов. Накаляющийся песок был усыпан битым бетоном и рваным железом. Среди мертвого опустошения суетились лишь насекомые-падальщики, объедая плоть с трупов и шмыгая по глазам мертвецов.
Аль’Каган, не мигая, осматривал раскинувшееся побоище. Тяжёлая артиллерия перемалывала этот город не один час. Подземные бункеры взорваны. По ходам убежищ под городом наверняка текут реки крови. Кровь будет скапливаться в самых глубоких местах, и запах её останется там навеки.
Кобыла под ним заволновалась. Хотя сердце у неё было сделано из железа, зрелище массового избиения невинных нравилось ей не больше, чем ему. Аль’Каган повернулся к своим воинам. Все до единого опытные ветераны, его соплеменники были лучшими сынами своего родного мира, которых тот мог дать. Каждый знает своего скакуна так же хорошо, как своё оружие. Такова философия его народа. Конь — это родич, конь — это товарищ. Без него не выжить.
Батальон обратил мрачные взоры на Аль’Кагана. Суровые сердца воинов явно были тронуты увиденным. Каждый носил поверх плаща знаки своего клана, вырезанные из кости и нашитые на шкуру великого бизона. Почетные бусины свисали с бород, удерживая сложно переплетенные косички. Голос Аль’Кагана нарушил безмолвие покинутого побоища:
— Сегодня наш первый и последний день. Последний, ибо наша клятва на мече Империуму закончится. Первый, ибо мы погибнем или одержим победу. Погибнуть — значит уйти в степи наших предков, присоединиться к их великой охоте. Победить — значит получить мир, которым мы сделаем своим.
Аль’Каган поднялся в стременах, чтобы окинуть взглядом весь отряд. Подняв повязку с глаза, он произнёс:
— Мы платили за каждую битву. Это стоило нам и братьев-людей, и братьев-коней. Мы — Сыны Атиллы. Наша судьба ждет нас впереди.
Аль’Каган опустился в седло и дернул поводья. Кобыла поднялась на дыбы и лягнула передними копытами воздух. Через секунду безмолвие побоища было нарушено еще раз, последний за сегодня: две сотни копыт в унисон ударили в землю, заставив трупных жуков броситься прочь, а стреляные гильзы на земле — подпрыгнуть. Атилльская дикая кавалерия Аль’Кагана снова двинулась в путь.
Они скакали по разбитым землям, обходя стороной места боев. На пути они не встречали никого, кроме мертвецов, но след врага был и так заметен. Тяжелые танки и многочисленная пехота — такой враг, такая армия из огня и железа, следов не прятала.
— Досточтенный Аль’Каган, — рядом ехал огромный соплеменник, Тулк. Багрово-синие шрамы на его лице отмечали немалое число одержанных побед.
— Говори, брат.
— Те, кто ведет Пракашский XII-ый, вышли на связь. Их окружают. Они отрезаны на соляной равнине и собираются принять там бой, — Тулк презрительно хрюкнул.
— Дадут себя окружить — им конец.
— Если дух ястреба будет с нами, мы успеем им помочь, — рослый соплеменник глянул в небо.
— Это так. Если предки будут на нашей стороне, мы сможем прорвать вражеские порядки. Создадим слабину, через которую они смогут прорваться. Включи коммуникатор: дай им знать, что сыны Атиллы еще раз спасут их безволосые шкуры.
Въехав на береговой вал, всадники увидели Великое озеро. Его жизненные соки давно пересохли, и озеро искрилось в мареве полуденного солнца. По соляной равнине, извиваясь словно гадюка, ползла темная колонна, неумолимо настигая небольшое, разрозненное скопление войск. Аль’Каган остановил коня и принялся рассматривать в бинокль вражеское войско, пока подтягивались остальные. Затем он повернулся и обратился к воинам:
— Сила врага в его артиллерии. Словно кулак, падающий с небес, крушила она те поселения, что мы видели. Мы должны подобраться к ней с фланга и уничтожить. Предки сегодня с нами — это поведал мне попутный ветер, что сопровождал нас по этой бесплодной пустыне. Так пусть он поможет вам, когда вы нанесете удар в самое сердце врагу, — Аль’Каган поднял копье и вставил древко в перевязь у седла. — Копья беречь для артиллерии. С основными силами в бой не вступать. Мчитесь как ветер, братья мои!
Аль’Каган издал глубокий вопль, его голос был полон силы. Отряд присоединился к кличу, их голоса взлетели над душным маревом. Аль’Каган ощутил, как по телу прокатилась будоражащая дрожь, словно трепет от убийства врага. Копье лежало в руке как влитое. Аль’Каган первым оборвал боевой клич и бросил скакуна в атаку. Грохот копыт покатился по бескрайним просторам. Тулк, перекрикивая шум, передавал местоположение отряда через коммуникатор на спине. С позиций Пракашского XII-го в небо взметнулась ракета. Ответный сигнал: они были готовы.
Сердце Аль’Кагана колотилось так, словно боялось отстать от летящих вперед лошадей. Чем ближе становился враг, тем сильнее Аль’Каган сжимал поводья. Меховой плащ вился и хлопал за спиной. Глаза слезились от уколов соляной взвеси и встречного ветра.
Неподалеку упал снаряд. Взрыв подбросил кувырком в воздух коня и всадника. Кобыла с жалобным криком рухнула на землю, удар ее прикончил. Ездок погиб под ударами сотен копыт. Опытные в военном деле, всадники тут же разошлись широкой цепью. Новый снаряд упал где-то в середине, осколки резанули по телам и шкурам. Но огонь артиллерии не мог соперничать со скоростью конницы.