— Во-первых, почти всю Геодезическую исследовательскую станцию построили Ллл. А во-вторых, как я уже не раз тебе говорил, интеллект и плексность совсем не обязательно идут рука об руку.
— Откуда мне было знать?
— Полагаю, не вредно очертить симптомы. Задали тебе там хоть один вопрос?
— Нет.
— Это первый признак, хотя и не решающий. Судили они о тебе верно, насколько ты мог понять из их высказываний?
— Нет. Они подумали, я работу ищу.
— А это подразумевает, что они должны были задать вопросы. Мультиплексное сознание всегда задает вопросы, если это необходимо.
— Я помню, — сказал Джо, откладывая окарину. — Когда Чарона пыталась меня просветить, она спросила, что самое важное на свете. Не сомневаюсь, если бы я их об этом спросил, они бы ответили, что самое важное — их проклятый словарь, или энциклопедия, или что там у них еще.
— Очень хорошо. Всякий, кто дает несообразный ответ на этот вопрос, является симплексом.
— Я ответил, что жлуп, — припомнил Джо.
— Они развернули процесс каталогизации всего знания во Вселенной.
— Это как пить дать важнее жлупа, — заметил Джо.
— С комплексной точки зрения, возможно. А с мультиплексной точки зрения, это примерно одно и то же. Кстати говоря, они взялись за чертовски трудную задачу. Когда я в последний раз про них слышал, они уже добрались до «Б», но уверен, что у них нет ничего про «Аааааааааааааавдкс».
— Про… что ты сейчас сказал?
— Это название довольно запутанного набора детерминистских моральных оценок, сделанных посредством релятивистского взгляда на динамический момент. Несколько лет назад я его изучал.
— Лично мне термин незнаком.
— Так я сам его и ввел. Но то, что он означает, весьма реально и вполне стоит научной статьи. Не думаю, что они смогли бы его хотя бы осмыслить. Но отныне я буду ссылаться на него как на «Аааааааааааааавдкс», и теперь мы двое знаем это слово, так что оно законно.
— Кажется, суть я ухватил.
— А кроме того, каталогизация всего знания, даже всего доступного знания, хотя и достойна восхищения, все-таки… гм, иначе как симплексна, и не скажешь.
— Почему?
— Можно выучиться всему, что требуется знать; или можно выучиться тому, что хочешь знать. Однако потребность выучиться всему, что хочешь знать, а именно этим занимается Геодезическая исследовательская станция, рассыпается даже чисто семантически. А что такое с твоим кораблем?
— Опять Геодезическая исследовательская станция. Мы столкнулись.
— Не нравится мне, как он выглядит.
— Стартовал я довольно дергано.
— Нет, он мне совсем не нравится. Особенно если учесть, как далеко нам предстоит отправиться. Почему бы тебе не перебраться сюда и не путешествовать вместе со мной? Эта органиформа просто замечательная, и, по-моему, я мало-мальски держу свои взлеты и посадки под контролем.
— Если ты обещаешь не сломать мне хребет, когда мы приземлимся.
— Обещаю, — заверил Ком. — Сейчас я раскроюсь. Развернись влево, а потом можешь оставить свой драндулет там, где он сейчас стоит.
Они вступили в контакт.
— Послушай, Джо, — сказал Ком, когда гибкая трубка присоединилась к его воздушному шлюзу, — если ты правда хочешь, ты еще можешь вернуться. Но скоро наступит момент, после которого вернуться будет куда сложнее, чем двигаться дальше.
Ты получил массу весьма специфических знаний. Ведь не только мы с Сан-Севериной старались тебя обучить. Ты еще на Рисе учился.
Джо вошел в трубку.
— Я все еще хочу домой. — Он замедлил шаг, двигаясь к аппаратной. — Порой, Ком, даже если ты симплекс, ты спрашиваешь себя: кто я такой? Ладно, раз ты говоришь, что Геодезическая исследовательская станция симплексна, мне от этого гораздо легче. Но я по-прежнему самый обычный парень, которому хотелось бы вернуться на жлуповое поле и, если повезет, разогнать пару-другую диких кепардов. Вот кто я такой. Вот что я знаю.
— Если ты вернешься, ты выяснишь, что окружающие очень похожи на тех, кого ты обнаружил на Геодезической станции. Ты покинул свой дом, Джо, потому что не был там счастлив. Помнишь, почему?
Джо уже добрался до аппаратной, но остановился у входа, обеими ладонями упираясь в косяки.
— Жлуп, да конечно. Жлуп даю, помню. Потому что я подумал, что я другой. А тут подвернулось сообщение, и я подумал, что это доказательство того, что я особенный. Иначе бы мне его не дали. Понимаешь, Ком, — он подался чуть вперед, — если б я действительно знал, что я какой-то особенный — то есть, если б я был уверен, — тогда бы меня так не расстраивала всякая ерунда вроде исследовательской станции! Но почти все время я чувствую себя потерянным, несчастным и самым обычным. Хуже жлупа.
— Ты — это ты, Джо. Ты — это ты и все, что в тебя вошло.
Начиная с того, как ты часами сидишь и наблюдаешь за Дьяком, когда хочешь поразмыслить, и кончая тем, как ты откликаешься на десятую долю секунды быстрее в ответ на что-то синее, чем на что-то красное. Ты — это все, о чем ты когда-либо думал, на что надеялся, а также все, что ты ненавидел. И все, чему ты выучился. Ты очень многому выучился, Джо.
— Но если б я только знал, что это мое, Ком. Вот в чем я хочу быть уверен: что сообщение действительно важное и что только я смогу его доставить. Если б я действительно знал, что все полученное образование сделало меня… каким-то до жлупа особенным, тогда я с легкой душой пошел бы дальше. Жлуп, да я бы просто счастлив был это проделать.
— Пойми, Джо, ты — это ты. И в этом ровно столько важности, сколько ты сам пожелаешь этому придать.
— Возможно, это самое важное на свете. Знаешь, Ком, если есть ответ на этот жлупатый вопрос, то самое важное — это знать, что ты — это ты и никто другой.
Как только Джо вошел в аппаратную, из динамиков коммуникационного блока послышался шелест. Пока Джо оглядывался вокруг, шелест усилился.
— Что это, Ком?
— Точно не знаю.
Дверь закрылась, трубка отскочила, и разбитый корабль потянуло прочь. Джо наблюдал за ним через стеклянную стену, покрытую смутно искажающей обзор органиформой.
Теперь из динамика доносился смех.
Дьяк одной лапой почесал за ухом.
— Оно вон оттуда идет, — сказал Ком. — И чертовски быстро.
Смех стал громче, достиг уровня истерики, наполнил собой высокий отсек. Что-то пронеслось мимо стеклянной стены Кома, затем развернулось и, подлетев вплотную, зависло в двадцати футах.
Смех прекратился, и вместо него слышалось изнуренное дыхание.
Зависшая снаружи штуковина выглядела как большой кусок скалы с отполированной передней гранью. Когда они слегка сместились в сиянии Тантамаунта, под поверхностью проглянул белый свет. Тут Джо понял, что отполированная плита прозрачна.
За ней вперед подавалась чья-то фигура — руки ее были подняты над головой, ноги широко расставлены. Даже отсюда Джо было хорошо видно, как грудь фигуры вздымается в такт со вдохами и выдохами, которые штормом прорывались в аппаратную.
— Жлуп, Ком, да убавь же ты громкость!
— Ах, извини. — Пыхтение перестало быть чем-то у Джо в голове и осело до разумного звука в солидном числе футов от него. — Ты с ним поговоришь или я?
— Давай ты.
— Кто ты? — спросил Ком.
— Ни Тай Ли. А ты, черт возьми, кто такой интересный?
— Я Ком. Я слышал о тебе, Ни Тай Ли.
— А я о тебе, Ком, никогда не слышал. Но, похоже, следовало. Почему ты такой интересный?
— Кто он такой? — прошептал Джо.
— Тес, — прошипел Ком. — Потом расскажу. Так что ты, Ни Тай Ли, здесь делал?
— Я бежал вон к тому солнцу, смотрел на него, думал, какое оно красивое и смеялся, потому что оно было такое красивое, и смеялся, потому что оно должно было меня уничтожить и все равно остаться красивым, и я писал стихи о том, какое красивое это солнце и какая красивая планета, что возле него кружит; и все это я делал, пока не увидел что-то более интересное, а интересным мне показалась выяснить, кто ты такой.