— Тебя хорошо засылать в тыл к врагам, вот чего. В качестве новейшего оружия с гигантским радиусом поражения. Называется дезинформационная бомба. Кому угодно вынесет мозги. Надо будет предложить учёным из твоего «Аненэрбе».
— Ну почему оно моё? Я насчёт «Аненэрбе» серьёзно говорю!
— Пфайфер, заткни шипелку, пока всех тут не перебудил!
— Ну, раз тебе неинтересно…
— Да, неинтересно, я спать хочу! — Хайнц демонстративно сунул голову под подушку и так рванул на себя одеяло, что оголившиеся пятки окунулись в холод. Он подобрал ноги и прислушался к внезапному скрипу на верхнем ярусе. Через секунду оттуда раздался шёпот Эрвина:
— Слышь, Пфайфер, по-моему, ты чего-то здорово напутал. «Аненэрбе» — это общие СС, а мы — войска СС. С каких это пор штафирки будут нами командовать? Представь себе, какой-нибудь доцент. И вот он приезжает командовать пехтурой. Чепуха ведь! Да ему одного взгляда на Людеке хватит, чтоб от безнадёги на собственных подтяжках повеситься!
— Мало ли, может, «Аненэрбе» зачем-то понадобилось вооружённое отделение, — предположил Пфайфер.
— Ага, отделение… Маловато, тебе не кажется? Кому нужна дюжина новобранцев?
— Ну всё, воодушевился Хайнц, сейчас Эрвин уничтожит этого свистуна. Хайнц приготовился слушать и поддакивать, но тут в дискуссию вступил ещё один собеседник: Курт Радемахер, несчастливый обитатель верхнего этажа Пфайферовой койки, он мог засыпать только в полной тишине, отчего возымел привычку регулярно хулить болтливого соседа снизу самыми чёрными словами. Вообще, по убеждению Радемахера, почти каждый человек на свете заслуживал того, чтоб его если не вздули хорошенько, то хотя бы как следует выругали.
— «Аненэрбе»… — растягивая каждый слог, задумчиво прошептал Курт и вынес вердикт: — Дерьмо.
Вердикт, надо сказать, не отличался оригинальностью. Множество вещей куда менее значительных, чем эсэсовское исследовательское общество «Наследие предков», ежедневно заслуживали со стороны Курта в точности такой же приговор. На сей раз Радемахер решил обосновать своё категорическое высказывание:
— Гробокопатели. Могилы разрывают. В костях ковыряются…
— Почему, не только, — вставил предпочитающий объективность Эрвин. — Они разными науками занимаются. Биологией, медициной…
— …в «кацет», — закончил Радемахер. — Над заключёнными. Мне дядя рассказывал.
— Ну так там же преступники сидят, — сказал Пфайфер.
— Всё равно свинство собачье. Вот если бы фюрер знал об этом! Он бы всех этих учёных… Вырожденцев…
— Думаешь, он не знает? — как-то отрешённо, очень по-взрослому спросил Эрвин.
— Ребята, давайте спать, а? — взмолился Хайнц, чувствуя мерзкий холодок внутри, — а ну как их подслушивают, те же стукачи Гутман с Хафнером, проснулись, гниды, и запоминают сейчас каждое слово. Сам Хайнц однажды попался, при всём отделении неудачно пошутив по поводу эсэсовской символики, а именно насчёт черепа с костями, и после имел пренеприятнейшую беседу с Фрибелем о чести и долге в убогом понимании шарфюрера — к счастью, дальше него дело не пошло.
— Куда спать, я ещё не договорил, — взвился Пфайфер. — Этот человек из «Аненэрбе» — представляете? — в чине — не поверите! — обергруппенфюрера!
Радемахер проиграл губами целую симфонию, очень неблагозвучную (Хайнц на него зашикал), а Эрвин жалостливо прошептал:
— Пауль, поди остуди голову. А потом подумай: ну с какого большого бодуна он будет обергруппенфюрером?
— А вы случайно не знаете, к чему могут крысы сниться? — сменил тему Радемахер.
— Вот уж чем никогда не интересовался, так это сонниками, — сказал Эрвин.
— А что тебе приснилось? — полюбопытствовал Пфайфер.
— Дрянь паршивая… — Курт надолго замолчал и, когда уже все решили, что он ничего не будет рассказывать, всё-таки продолжил: — Снилось мне, что приезжаю домой — ну, война закончилась, или вроде того. Как в город приехал, не помню, а помню только, что подхожу к родительскому дому возле нашей пекарни, дверь почему-то нараспашку, захожу внутрь — и никого. Ни единой живой души. Тишина. И солнце как будто во все окна сразу. И пыль, знаете, вертится — махнёшь так рукой, и она кружится в солнечных лучах. Я по всем комнатам побежал, думаю, уехали они, что ли, без меня? Дёргаю ящик отцовского стола — а там шевелится всё, копошится — крысы! Чёртова уйма крыс! Прямо так и попёрли оттуда. Шкаф открываю — на меня лавина крыс рушится, ну и дерьмо, и ведь живые, нюхают чего-то, лезут куда-то, хвосты их эти мерзкие… А потом отовсюду хлынули, изо всех щелей уже высираются, полная дьявольщина! Совершенно дерьмовый сон.