Таким образом, нарушая самые устои дисциплины, на вышке компанию караульному составили пять бездельников.
Деревянная, выбеленная дождями и ветрами площадка с хилым подобием навеса словно плыла куда-то в солнечной тишине. Вот так взять бы и улететь, подумал Хайнц. Куда-нибудь бесконечно далеко. Дощатый настил вместо ковра-самолёта, съестные припасы — огрызки сухарей в кармане, и станковый пулемёт — чтобы защититься от врагов. Ствол пулемёта в отливающем синевой дырчатом кожухе тупо пялился на город раструбом пламегасителя. А крутые черепичные крыши города свежо блестели, между ними виднелись туманно-серые группы деревьев с ещё не осыпавшимся кое-где золотом листьев, и небо над всем этим было такое пронзительно-синее, какое бывает только осенью. Справа невдалеке высилась тёмная, будто обугленная, церковь с узкой и острой, как вершины обступивших её елей, готической колокольней. От церкви до самого расположения тянулось обширное кладбище с печальными бледными берёзами и траурной чернотой почти оголившихся лип. С вышки хорошо были видны древние каменные кресты с тяжёлыми толстыми основаниями и покрытые мхом плиты, среди них попадались нищие захоронения последних лет. Обычно на кладбище старались не смотреть, глядели на город, на редких прохожих, и иногда лениво переговаривались ни о чём. Но в этот раз разговор зашёл именно о кладбище.
— Как-то раз я наткнулся на любопытную статью, — неторопливо рассказывал начитанный Эрвин. — Знаете, эти старые издания всяких спиритических клубов и тому подобное. У нас дома на чердаке полно этого хлама. В общем, в той статье было написано, что над свежими захоронениями будто бы остаются на несколько недель сгустки какой-то там энергии. Вроде прослойки между телом и духом. Тело в земле, душа на небесах или где ей там положено быть, а сгусток энергии летает около могилы, покуда не рассеется. И находиться среди таких штук не очень-то полезно. Недаром кладбища считаются мрачными местами. Может, всё это и чепуха, но применительно к нам кое-что объясняет. Например, постоянные ночные кошмары.
— Нагнал зауми, — равнодушно бросил Радемахер, получивший наконец-то долгожданное письмо из дома и на радостях в продолжение целого утра стойко воздерживавшийся от обычной своей ругани.
— Мракобесие, — прокомментировал доклад караульный.
Фриц Дикфельд тихо подбирал на губной гармошке недавно услышанную где-то мелодию.
А Хайнц, самый впечатлительный из всех, поёжился от внезапного озноба:
— Так что, по-твоему, получается, прямо на территории расположения какие-то остатки покойников летают?
— Вроде того, — довольно ответил Эрвин и решил припугнуть нервного приятеля: — А может, и души умерших, не нашедшие покоя… Хайни, не бледней так, ты меня пугаешь.
Караульный, насмешливо косясь на Хайнца, принялся рассказывать что-то про сторожевых собак, которые, по его словам, порой вели себя как-то странно и беспокоились без видимых причин.
— Да заткнитесь вы все, — лениво посоветовал Радемахер. — Лучше уж Майера слушать, как он про баб болтает.
— Давайте-ка я расскажу, — радостно встрял Пфайфер. — Весёленькая история на тему, и аб-со-лютно правдивая. И про баб там тоже есть, — добавил он специально для Курта.
Никто не возражал, хотя все заранее скептически ухмылялись. Не обращая внимания на ухмылки, Пфайфер, потирая руки от удовольствия, приступил к рассказу. История была такая.
Несколько лет назад, ещё до войны, еженедельное эсэсовское издание «Чёрный корпус», снабжавшее читателей не только политическими новостями, но и кое-какой духовно-интеллектуальной пищей, опубликовало на своих страницах статью про старинные немецкие кладбища. Некий щелкопёр живо расписал якобы существовавший у древних германцев полный важного мистического значения обычай, согласно которому юные девушки на выданье должны были пройти инициацию, совокупившись с юношами на могилах предков. Таким образом духи почитаемых героев будто бы могли получить новое земное воплощение, придя в мир зачатыми на кладбищах младенцами. Эта замечательная идея не то была высказана самим рейхсфюрером Гиммлером, не то просто получила у него поддержку. Так или иначе, но Гиммлер рассудил: почему бы эсэсовцам, наследникам великих германцев, и их жёнам не возродить древний обряд? Гиммлер посчитал, что это — безотказный приём, способствующий реинкарнации величайших арийских героев. Чтобы подтвердить полную серьёзность высказанной рейхсфюрером эпохальной мысли, газета напечатала под статьёй внушительный список старинных кладбищ, рекомендованных эсэсовскими исследователями для столь ответственной деятельности. И продолжала затем время от времени публиковать адреса «героических» захоронений. И всё бы ничего, если б номер газеты с этой статьёй не попался на глаза одному молоденькому унтерштурмфюреру. Молодой человек был свято ограничен, свято фанатичен, всякий приказ начальства воспринимал как предначертание свыше, а всякое пожелание того же начальства — как приказ и готов был, не задумываясь, хоть на голову встать и ногами подрыгать ровно в полдень перед Бранденбургскими воротами, если б какой-нибудь чин ему брякнул, что тем самым он послужит возвеличиванию нации в целом и СС в частности. А ещё молодой человек недавно сочетался браком с милой девушкой в полном соответствии с новомодным языческим ритуалом — перед алтарём, укрытым полотнищем со свастикой, украшенным портретом фюрера, убранным зелёными ветвями, обставленным штандартами и поддерживающими их младшими эсэсовцами, с велеречивым начальником в роли патера. Ожениться-то офицерик оженился, всё честь по чести, да вот, оказывается, для зачатия детей теперь тоже вполне определённый обряд существует. Ну что ж, пикантно. Ладно хоть начальник для этого дела не требуется. Долго не думая, летним вечером, в поздний час, молодой человек запаковался в парадную эсэсовскую униформу, нацепил партийный значок, чтоб духи предков видели, что он не так, разгильдяй какой-нибудь, а преданный сын партии и народа, жена его тоже приоделась, — и, дождавшись полуночи, счастливая парочка направилась к одному из рекомендованных газетой некрополей — выполнять священный долг перед рейхом. Ночь была чудесная, и вековые имперские дубы что-то тихо шептали, словно пытающийся ухватить зловредную рифму поэт-романтик, вымучивающий стихотворение про залитое лунным светом кладбище. Кладбище, кстати, было большим — парочка притомилась, выискивая самое внушительное захоронение. Наконец, наиболее помпезное и приемлемое древнее надгробие было найдено, и молодожёны, расстелив благоразумно прихваченный плед, принялись целоваться — необычность обстановки способствовала особенному накалу чувств.