Размышления Михаила Ивановича прервал Джоджон-Шо:
— Знаете, о чем я думал? — спросил он.
— Наверное, о работе, — сказал психиатр.
— Нет. Я думал о том, что вот у вас лысина меньше, чем у меня, и вы профессионал своего дела, и вы на месте, а мне так хотелось всю жизнь быть следователем…
Михаила Ивановича в каждом памирском кишлаке принимали как дорогого гостя. Никто не знал, что это психиатр, приехавший в Хорог по делам. Просто на Памире такой обычай, такой замечательный обычай, что Михаилу Ивановичу не хотелось уезжать с Памира. Но срок его командировки кончался, а ведь надо было еще навестить в Душанбе людей, ставших его друзьями. И что самое интересное, ему захотелось узнать, чем же закончилась детективная история, к которой он был как-никак с самого начала причастен.
По приезде в Душанбе он немедленно связался со следователем, которого очень интересовало, когда двое пострадавших, тех, что лечатся теперь в Хороге, смогут дать ему показания.
— Неужели все так серьезно? И что, суд будет?
— Будет, Михаил Иванович. Помните, вы сделали приятное моему другу Джоджону, развеселив его своей забавной историей про светящегося мужа Абдуллаевой? Спасибо вам, вы очень помогли следствию. И поэтому ваш тост — он мне рассказал — я считаю лучшим в тот вечер, ибо хорош тот тост, который действительно приносит человеку радость… Вам, может быть, это покажется смешным, Михаил Иванович, но я до окончания этого дела ничего вам рассказать не смогу. Кстати, когда вы летите в Москву?
— Сегодня вечером, — ответил Михаил Иванович.
— Ну, счастливого вам пути! Может быть, когда-нибудь еще узнаете конец этой истории.
Михаила Ивановича ужасно интересовал конец этой истории. И он узнал его. Правда, был немного разочарован.
Оказывается, Абдуллаев хотел убить своим препаратом, придуманным им по прочтении «Собаки Баскервилей», двух зайцев.
Во-первых, развестись с женой и жениться на свояченице человека «с положением», а во-вторых, заработать денег, продав партию совершенно удивительного «эликсира любви» только что «привезенного с Запада»…
Вот и все, что узнал психиатр.
Через неделю в Москве, когда были готовы проявленные в фотоателье пленки, Михаил Иванович первым делом потребовал от своих домашних приготовить ему настоящий среднеазиатский плов. Когда это действо подходило к концу, ибо для того, чтобы приготовить такой плов, им потребовалось часов пять, Михаил Иванович обзвонил всех своих знакомых и пригласил на той. Слово «той» никто из его знакомых еще не знал. Михаил Иванович терпеливо объяснил им, что такое киик да курпача и сколько стоят дыни на таджикском базаре, показывая на подвешенной белой простыне через проектор слайды, сделанные в Душанбе, комментируя каждый со свойственной ему прямолинейностью. За раскупоренной бутылкой безалкогольного тэджа он рассказал им эту удивительную историю, причем он рассказывал ее, сидя по-таджикски, поджав под себя ноги и скрестив руки на груди.
— Но позволь, Миша, — спросил один из гостей, — а почему же Абдуллаев натирался мазью и не заболел?
Этого Михаил Иванович не знал. А когда в приемной его квартиры раздался звонок, то обрадовался перемене разговора и побежал открывать дверь. Он и сам понимал, что друзья не всерьез воспринимают его рассказ, зная склонность Михаила Ивановича к сочинительству.
Дверь, однако, открывать не пришлось, да и не дошел хозяин до двери. В прихожей, придерживая рукой чемоданчик, стоял капитан милиции Авзуров собственной персоной.
Михаил Иванович так удивился, что даже попытался поздороваться с ним по-таджикски. Джоджон просто протянул ему руку.
— Как вы вошли? — наконец спросил хозяин.
— У хороших людей двери настежь открыты, — сказал Джоджон. — В отпуск я, к морю, а к вам на часок. Той у вас? Не помешал?
Да как может помешать такой человек!
И трапеза вспыхнула с новой силой.
Когда разговор продолжился, Джоджон сказал:
— Мои новые московские друзья хотят знать, почему не заболел Абдуллаев. Очень просто, он смешивал фосфор с облепиховым маслом, а продавал — с цинковой мазью. Все очень просто. Только облепиховое масло — штука дефицитная…