Одна жемчужина выпала у меня и покатилась по полу. Доктор поднял ее и поднес к глазам.
– Великолепный жемчуг. Откуда он у тебя?
– Один из постояльцев отдал мне его на хранение, – соврал я.
Пеллегрино как раз покидал комнату. Вид у него был утомленный и вялый. Вышел и Атто.
– Не стоит расставаться с жемчугом, а особенно при нынешних обстоятельствах.
– Почему?
– Среди прочих свойств жемчуга – способность предохранять от яда.
– Как это возможно? – бледнея, спросил я.
– Да так. Жемчужины ведь siccae etfrigidae [25] во второй степени, – отвечал Кристофано. – Если в них не делать дырок и хранить в горшке, habent detergentem facultatem [26] и могут помогать при горячке и нагноении. Также они прочищают и осветляют кровь (уменьшают срок месячных), а согласно Авиценне, излечивают от cor crassatum [27], сердцебиения и сердечных обмороков.
Пока эскулап демонстрировал свои познания в области медицины, в мозгу у меня свершалась работа: дар Бреноцци что-то означает, но что именно? Нужно непременно обсудить это с аббатом Мелани, но прежде отделаться от доктора.
– Черт подери! – воскликнул Кристофано, внимательно разглядывая жемчужины. – Их форма указывает на то, что их достали со дна моря в вечерний час, до полной луны.
– И что же?
– А то, что они лечат от ложных умозаключений. Если их растворить в уксусе, излечивают от omni imbecillitate et animi deliquio [28], а еще от летаргического сна.
Вновь завладев своим сокровищем, я распрощался с Кристофано и поспешил к Атто Мелани.
Его комната располагалась на третьем этаже, прямо над комнатой, которую занимали Муре и Дульчибени. Это были два самых просторных и светлых помещения на нашем постоялом дворе, и в каждом было по три окна – два выходили на Орсо, а одно – в переулок. Во времена прежней хозяйки в них останавливались важные господа со своими слугами. На четвертом и последнем этаже, который мы именовали чердачным, была точно такая же комната. Прежде там жила хозяйка, а теперь мы с моим хозяином делили ее, несмотря на запрет Кристофано. Увы, с этой привилегией мне предстояло расстаться тотчас по возвращении г-жи Пеллегрино, которая пожелала сохранить за собой весь этаж и потому наверняка сошлет меня на кухню.
Войдя к аббату, я прежде всего был поражен, сколько там было книг и бумаг всякого рода. Аббат был явно любителем древностей и красот Рима, во всяком случае, если судить по названиям томов, чинно стоящих на полке. Я только мельком взглянул на них, позже мне предстояло поближе познакомиться с ними. Вот названия некоторых из них: «Великолепие античного и современного Рима, с его главными храмами, театрами, амфитеатрами, аренами, водоемами для морских сражений, триумфальными арками, обелисками, дворцами, банями, куриями и базиликами» Лаури, «Chemnicensis Roma» Фабрициуса и «Древности Рима, собрание, составленное из описаний как древних, так и современных авторов» Андреа Палладио. По стенам его комнаты было развешано девять больших географических карт, снабженных указками из индийского тростника с позолоченными набалдашниками. Когда я вошел, Мелани держал в руках стопу рукописных страниц. Он пригласил меня сесть.
– Я как раз собирался поговорить с тобой. Скажи-ка, у тебя есть знакомые? Друзья? Люди, которым ты доверяешь?
– Думаю… э-э… нет. Можно сказать, никого, господин аббат Мелани.
– Зови меня господином Атто. Жаль. Хотелось узнать, что говорят о нашем положении. На тебя была моя последняя надежда.
Подойдя к окну, он принялся напевать:
Этот экспромт, пропетый нежнейшим голосом и свидетельствующий об исключительном даре моего нового наставника, преисполнил меня восхищением и удивлением. Несмотря на годы, он сохранил полное очарования сопрано. Я поздравил его и спросил, не он ли автор этого чудесного романса.
– Нет, это романс сеньора Луиджи Росси, моего учителя, – рассеянно отвечал он. – Но скажи мне лучше, как прошло сегодняшнее утро? Не было ли чего необычного?
– Со мной приключилась довольно странная история, сударь. После разговора с Девизе…
– Ах, Девизе! О нем-то я и хотел порасспросить тебя. Он играл?
– Да, но…
– О, это виртуоз, любимец короля! Его Величество обожает гитару, также как и оперу и балетные постановки, в которых он участвовал, будучи юношей. Прекрасное было время. Но что тебе сказал Девизе?
Я понял, что он не оставит меня в покое, пока я не покончу с музыкальным сюжетом, и поведал ему о рондо, а также самом исполнителе, по его собственным словам, посетившем многие театры Италии, и в частности знаменитый театр Кокомеро в Венеции.
– Театр Кокомеро? Так-так… Ты уверен, что правильно запомнил?
– Ну да, такое название… ну словом, необычное для театра[29]. Девизе сказал, что побывал там перед отъездом в Неаполь. А что?
– Ничего. У меня такое впечатление, что твой гитарист несет сущий вздор, даже не заботясь о том, чтобы это выглядело правдоподобно.
– С чего вы взяли, сударь? – ошеломленно спросил я.
– А с того, что Кокомеро – великолепный театр, где выступают лучшие из лучших. Если уж на то пошло, я и сам там пел. Однажды, помню, мне предложили партию Апеллеса в «Александре-победителе». Разумеется, я заупрямился и получил заглавную роль. Ха-ха! Славный театр. Жаль только, что он находится во Флоренции, а не в Венеции.
– Но… Девизе сказал, что был там перед отъездом в Неаполь.
– Вот-вот. Совсем недавно, поскольку из Неаполя он прямиком отправился в Рим. Но это пустяк: название театра запечатлено в моей памяти и потому меня не обманешь. Говорю тебе: Девизе никогда не был в Кокомеро. А может, и в Венеции.
Маленькая ложь Девизе неприятно поразила меня.
– Продолжай. Ты сказал, что с тобой произошло нечто странное, если не ошибаюсь.
Наконец-то мне представилась возможность довести до сведения Атто вопросы, которыми забросал меня Бреноцци, а также его необычную просьбу по поводу маргариток, не утаил я и историю с тремя жемчужинами, относящимися, по словам Кристофано, к тому виду, который употребляют для лечения от яда и летаргического сна. Оттого-то у меня и появились опасения, как бы эти маленькие шарики не были как-то связаны со смертью Муре. Возможно, Бреноцци что-то знал, но побоялся сказать. Я показал жемчужины Мелани. Он взглянул на них да как расхохочется:
– Мой мальчик, не думаю, что бедолага Муре… – начал он, качая головой, но не договорил.
Раздался пронзительный крик. По-видимому, что-то случилось в чердачном помещении.
Мы бросились в коридор, оттуда на лестницу. И застыли как вкопанные: посреди второго лестничного пролета лежало опрокинутое навзничь тело г-на Пеллегрино.
На крик сбежались и остальные обитатели «Оруженосца». Струйка крови стекала по ступеням от головы моего покровителя. Крик издала куртизанка Клоридия – она находилась тут же и, дрожа и слегка прикрывшись носовым платочком, взирала на бездыханное, по всей видимости, тело. Покуда мы стояли как громом пораженные, Кристофано пробился в первый ряд, склонился над телом и с помощью куска материи убрал длинные пряди с лица Пеллегрино. Тот как будто ожил: дернувшись, он срыгнул зеленоватой, какой-то особенно зловонной, с сивушным запахом жидкостью. И перестал подавать признаки жизни.
– Поднимем и отнесем его в комнату, – предложил Кристофано.
Я был единственным, кто бросился к телу, однако одному мне было никак не справиться, как ни пытался я приподнять верхнюю часть туловища моего хозяина. На помощь мне пришел аббат Мелани: отстранив меня, он сам взялся за дело.
– Держи ему голову, – скомандовал он.
Доктор подхватил Пеллегрино за ноги. В полной тишине доставили мы несчастного в большую комнату на четвертом этаже и уложили на постель.
Застывшее лицо моего хозяина было необычайно бледным, словно восковым, и покрыто испариной. Широко раскрытые глаза, под которыми набухли мешки, уставились в потолок. На лбу у него зияла рана: когда Кристофано промыл ее, оказалось, что лоб рассечен до кости. И все же он был жив и хрипел.