– И что ж из того? Ими движет лишь одно: врачевать, а не пичкать пациентов болтовней, как делают иные, – парировал Бедфорд. – Двадцать лет назад, когда чума косила по двадцать тысяч душ в день в Неаполе, неаполитанские врачи и аптекари наведывались в Лондон, чтобы торговать своими тайными формулами от чумы. Как вам это нравится? Подвешивали на грудь бумажки со знаком иезуитов I.H.S.[50], начертанном внутри креста. А то еще лучше: торговали табличками, которые следовало носить на шее, с надписью:
ABRACADABRA
ABRACADABR
ABRACADAB
ABRACADA
ABRACAD
ABRACA
ABRAC
ABRA
ABR
АВ
А
Пригладив свои рыжие вихры и нацелившись на присутствующих (за исключением моей персоны, которую он ни во что не ставил) своими косыми глазками цвета морской волны, англичанин встал и оперся о стену, заговорив более миролюбиво.
Оказалось, он был свидетелем того, как шарлатаны оклеили весь город объявлениями, в которых людям предлагалось приобретать «безотказные пилюли», «несравненные микстуры», «королевские противоядия» и «универсальную воду» от чумы.
– Когда же они не обманывали людей, предлагая им всю эту несуразицу, то предлагали снадобья, приготовленные на основе меркурия, которые отравляли кровь и убивали быстрее чумы.
Последнее высказывание подействовало на Кристофано подобно фитилю, и диспут вспыхнул с новой силой.
К обсуждению присоединился и отец Робледа. Для начала пробормотав нечто нечленораздельное, иезуит вступился за своего собрата, отца Кирхера. Завязавшийся спор спровоцировал недостойную свару, в ходе которой каждая из трех сторон пыталась навязать собственные доводы в большей степени силой голосовых связок, нежели разума.
Впервые в жизни довелось мне, бедному ученику, присутствовать при битве умов. Однако я был весьма удивлен и разочарован теми формами, которые она приняла.
И все же мне посчастливилось извлечь из горячего обмена мнениями начатки знаний об учении загадочного Кирхера, способного в ком угодно пробудить любопытство. За полвека неустанных исследований этот выдающийся иезуит распространил свое многообразное по форме учение с помощью трех десятков трудов по различным отраслям знания, в том числе и одного трактата о чуме «Scmtinium phisico-medicum contagiosae luis quae pestis dicitur», опубликованного двадцать пять лет назад. В нем утверждалось, что автор с помощью микроскопа сделал ряд крупных открытий, которые могут не вызвать у читателей доверия (так и случилось), но которые доказывают существование крошечных невидимых существ, являющихся причиной чумы.
Согласно Робледе, научное открытие Кирхера опиралось на способности автора сродни ясновидению или на некое вдохновение, посланное ему свыше. «А если этот отец Кирхер, наделенный необычным даром, и впрямь способен исцелять от чумы?» – подумал я, но ввиду накалившейся обстановки не осмелился задать вопрос.
Все это время аббат Мелани не менее внимательно, чем я, если не более, слушал все, что касалось отца Кирхера. Вынужденный то и дело потирать нос, дабы подавить чиханье, сам он в разговор не вмешивался, но его глазки-буравчики так и перебегали с одного спорящего на другого.
О себе же могу сказать: я был, с одной стороны, в ужасе от угрожающего характера болезни, а с другой стороны – заворожен всеми этими теориями о происхождении чумы, о существовании которых дотоле мне не приходилось слышать.
Вот отчего тот факт, что Дульчибени был так хорошо осве-домлен о полузабытой теории Кирхера, не заронил во мне никакого подозрения, а следовало бы. Не заметил я и того, что, заслыша имя Кирхера, Атто весь обратился в слух.
После нескольких часов, в продолжение которых дебаты не утихали, постояльцы, лишенные иных развлечений, стали расходиться по своим комнатам. Вскоре всем нам пришлось лечь спать, без надежды на замирение сторон.
Вторая ночь С 12 НА 13 СЕНТЯБРЯ 1683 ГОДА
Оказавшись в своей комнате, я свесился из окна и с помощью палки спустил к окну Атто конец веревки, которую мы договорились использовать в случае тревоги. Оставив дверь приоткрытой, я вытянулся на постели и чутко прислушивался к звукам, хотя и опасался, что сон сморит меня. Внутренне я готовил себя к долгому бодрствованию, ведь на моем попечении был так и не опамятовавшийся Пеллегрино, приглядывать за которым я обязался перед Кристофано. Напихав в его штаны старых тряпок, дабы они впитывали естественные выделения его тела, я стал бдеть.
Рассказ аббата Мелани меня отчасти обнадежил. Я узнал о дружеских отношениях, связывавших его с Фуке, о том, почему тот впал в немилость: зависть Кольбера явно была в том более повинна, чем разочарование, испытанное Наихристианнейшим королем у него в гостях. Кому не известна злокозненная сила зависти? Однако не были ли следствием того же чувства и суждения Девизе, Приазо и Кристофано об аббате? Столь головокружительное восхождение сына простого звонаря к роли советчика короля-Солнца не могло не породить недобрых поползновений в людях, знавших Атто. По всей видимости, все трое были прекрасно осведомлены о нем и их речи не являлись плодом воображения. Правда, враждебность Кристофано могла иметь под собой и иные основания, ведь он был земляком Атто, а как известно, пето propheta in patria [51]. А как относиться ко лжи Девизе? К тому, что он побывал якобы в театре Кокомеро в Венеции, тогда как на самом деле этот театр находится во Флоренции? Не стоит ли и его опасаться?
Что ни говори, а рассказ Атто был не только правдоподобным, но и грандиозным и захватывающим. Я ощутил в душе горькое раскаяние при мысли, что принял Атто за каналью, лжеца и предателя. Это я предал чувство дружбы, возникшее в нашу первую встречу с ним и тогда расцененное мною как подлинное и настоящее.
Я бросил взгляд на своего хозяина: казалось, его одолел тяжелый морок, от которого он никак не очнется. Тайн было непочатый край. Что довело до крайности моего хозяина? Отчего умер г-н де Муре? Что побудило Бреноцци подарить мне дорогие жемчужины, и отчего их у меня украли?
Мой ум все еще был во власти этих и подобных им мыслей, когда я открыл глаза: оказывается, я все же задремал. А проснулся оттого, что услышал какой-то звук: то ли скрип, то ли скрежет. Я вскочил, но неведомая сила тут же уложила меня на пол. Хорошо еще, что не ударился. Ба! Да ведь моя правая щиколотка привязана к щиколотке аббата Мелани, а я и забыл! А когда резко встал, веревка натянулась, я и упал, да еще с таким грохотом, от которого даже Пеллегрино застонал. Ох и рассердился же я на себя! В довершение всего вокруг было темно как в преисподней, не иначе как в лампе кончилось масло.
Я прислушался: из коридора не доносилось теперь ни звука. Нащупав край постели, я вскочил на ноги и тут снова услышал скрежещущий звук, затем глухой удар и металлическое звяканье. Сердце бешено забилось: это он, похититель моих сокровищ. Я выпростал ногу из веревки, стал шарить по столу в поисках лампы, отчего-то не нашел ее и, умирая от страха, решился на поимку злоумышленника.
Однако, очутившись в кромешной тьме коридора, растерялся: как взяться за дело? Как поступить, если придется столкнуться с неведомым злодеем, – броситься на него, позвать на помощь? Не без труда одолел я ступени, ведущие к чулану, размахивая перед лицом руками – то ли чтобы защитить себя, то ли чтобы не налететь на кого-то.
И в эту минуту получил удар по физиономии страшной силы. Кто-то заехал мне по носу. Душа ушла в пятки; пытаясь увернуться от следующего удара, я вжался в стену и закричал. Каково же было мое изумление, когда я убедился, что из моего рта не доносится ни единого звука. Видно, панический страх сковал все мои внутренности и глотку. Когда же, замычав, что телец на заклании, я готов был броситься на пол, чтобы ползком улепетнуть от преследования, чья-то рука вцепилась мне в плечо, и я услышал:
– Что ты делаешь, дурачок?
50
I.H.S. – аббревиатура от лат. выражения In Hoc Signo Vinces, однако в Средние века получило другой смысл: Iesus Homini Salvador – Иисус, спаситель человечества