У меня разболелись ноги, да и промозглая сырость стала уж очень досаждать. Мы уже давно перестали обсуждать что-либо, желая одного – поскорее узнать, куда же ведет этот подземный ход. Меня мороз продрал по коже, когда аббат, вскрикнув, покачнулся и чуть не грохнулся наземь: ведь если что-нибудь случится с нашей лампой – единственным источником света в этом жутком месте, наше пребывание в нем превратится в кошмарный сон. Я бросился к нему. Раздосадованный тем, что чуть было не совершил непоправимой оплошности, Мелани с облегчением вздохнул и осветил встретившееся на его пути препятствие: каменные ступени, столь же крутые, сколь и узкие. Мы чуть не ползком вскарабкались по ним, страшась опрокинуться назад. Во время этого, если можно так выразиться, восхождения из-за множества поворотов, которые делала лестница, Атто пришлось сложиться в три погибели. Мне было куда как легче. Оглянувшись, Атто бросил: «Как я тебе завидую, мой мальчик», не подумав о том, что мне это могло быть неприятно.
Мы знатно перемазались в грязи, по нашим лицам текли омерзительные струйки пота. И вдруг аббат как завопит. Какое-то бесформенное и юркое существо вспрыгнуло мне на спину, неловко скатилось по моей правой ноге и кануло во мрак. В ужасе стал я отбиваться, защищая голову руками, готовый молить о пощаде и вступить в бой.
Поняв, что опасность, если таковая вообще существовала, миновала, Атто сказал:
– Странно, что мы до сих пор с ними не повстречались. Вот уж поистине мы вдали от исхоженных троп.
Побеспокоенная нашим появлением огромная водяная крыса предпочла скорее перелезть через нас, чем отклониться со своего пути. В своем безумном порыве вперед она уцепилась за руку, которой аббат опирался на стену, и всем своим весом прыгнула мне на спину, преисполнив меня ужасом. Мы остановились перевести дух. Постояв молча, двинулись дальше. Вскоре ступени стали чередоваться с площадками, выложенными обломками кирпичей, которые становились все шире. К счастью, в лампе было достаточно масла: к тому же идя вразрез с настойчивыми пожеланиями камерлингов[54], я заправлял лампы только лучшим маслом.
Тропа кончилась, теперь мы поднимались по пологому склону, не затрачивая уже прежних усилий и не испытывая страха. Как вдруг вышли к мощеной площадке правильной четырехугольной формы, отличавшейся от тех, что попадались нам раньше, и походившей то ли на амбар, то ли на складское помещение какого-нибудь дворца.
– Ну вот мы и снова среди людей! – воскликнул аббат.
Еще одна крутая лестница, но уже с веревочными перилами, укрепленными в стене железными кольцами, вела наверх. Мы поднялись по ней.
– Тьфу ты пропасть! – вырвалось у аббата.
Я тотчас понял, что он имел в виду. Как и следовало ожидать, лестница оканчивалась дверью. Очень крепкой и закрытой.
Нам ничего не оставалось, как передохнуть и пораскинуть мозгами, несмотря на неприветливость места. Деревянная дверь была закрыта на заржавленный засов. Судя по доносящемуся из-за нее шуму ветра, она вела в город.
– Ну что ж, теперь твоя очередь объяснять, – проговорил, усаживаясь на ступени, аббат.
– Дверь закрыта изнутри. Стало быть, похититель не покидал подземелье, – пытался я рассуждать. – Но поскольку мы не встретились с ним по дороге, а никаких иных поперечных дорог нам не встретилось, можно сделать вывод, что он отправился другим путем.
– Недурно. Так куда же он делся?
– Не исключено, что он и не спускался в колодец, – выдвинул я предположение, в которое и сам не верил.
– Гм! – буркнул Атто. – В таком случае, где бы он мог быть?
С этими словами он сбежал по ступням и обошел замощенную площадку. В одном углу гнила старая барка, что подтверждало мою догадку: мы неподалеку от берега Тибра. Не без труда справившись с засовом, я открыл дверь. Слабый лунный свет освещал тропинку. Ниже текла река. Подо мной был обрыв. Я инстинктивно отпрянул. Свежий влажный воздух проник в подземелье, стало легче дышать. Еще одна тропа отклонялась вправо, теряясь в прибрежной илистой почве.
– Если мы выйдем, нас наверняка схватят, – поспешил предупредить меня аббат.
– В общем, мы зря проделали весь этот путь, – жалобно простонал я.
– Вовсе нет, – бесстрастно отвечал Атто. – Теперь мы знаем, где находится выход. Мало ли чего. Напасть на след похитителя нам не удалось, что ж, значит, он пошел другим путем. Мы что-то где-то упустили по ошибке ли, по неразумению ли. А теперь вернемся, пока нас не хватились.
Обратный путь был не менее тяжелым и вдвое более утомительным. Не подгоняемые охотничьим инстинктом, как по пути туда (во всяком случае, это было справедливо в отношении аббата), мы едва-едва доплелись до постоялого двора, хотя мой спутник ни за что бы в этом не сознался.
С облегчением выбравшись из адского подземного хода, мы вновь оказались в чулане. Заметно разочарованный тем, что наша вылазка не дала никаких результатов, аббат отпустил меня на все четыре стороны, дав напоследок поспешные наставления на следующий день.
– Если хочешь, можешь объявить завтра, что был похищен или потерян дубликат ключей. О нашем открытии, равно как и о попытке поймать вора, – молчок. Как только представится случай, поговорим обо всем в каком-нибудь укромном уголке, чтобы ничего не упустить.
Я вяло согласился, падая от усталости, да и сомнения по поводу аббата у меня еще до конца не рассеялись. Когда мы возвращались, меня вновь взяло раздумье о нем, и мое отношение к нему коренным образом поменялось: все, что я услышал из чужих уст, показалось мне преувеличенным и недоброжелательным, хотя и было ясно, что в его прошлом немало темных мест; однако теперь, когда погоня за злоумышленником не дала ничего, я не был намерен служить ему ни слугой, ни осведомителем, поскольку это могло ввергнуть меня в гущу непонятных и даже гибельных дел. Если предположить, что суперинтендант Фуке и впрямь был лишь неподражаемым, в своем роде единственным покровителем искусств, как утверждал его друг, а также жертвой ревности Людовика XIV и зависти Кольбера, все же нельзя было отрицать, что я оказался в компании человека, привычного к хитростям, двойной игре и козням парижского двора.
Я был наслышан о серьезных разногласиях между нашим благословенным папой Иннокентием XI и французским королем. Прежде мне было невдомек, в чем причина такого холода между Парижем и Римом. Но позже из разговоров обывателей и людей, знающих толк в политике, я понял, что преданным сторонникам понтифика не след ни при каких обстоятельствах вступать в отношения с галлами. Такие мысли роились в моей голове, пока мы, с трудом передвигая ноги в темноте, как кроты, пробирались под землей к лазу в здании «Оруженосца».
Вызывала у меня подозрения и та ярость, с которой аббат кинулся преследовать похитителя. К чему было вот так очертя голову бросаться в опасное предприятие вместо того, чтобы дождаться, как будут дальше развиваться события, и тотчас объявить постояльцам, что украдены ключи. А что, если аббату известно больше того, что он мне поведал? Может, он уже знал, где были спрятаны ключи? А не вор ли он сам? А что, если он отвлекал мое внимание, чтобы иметь возможность действовать не спеша, возможно даже в эту самую минуту, после того как мы с ним расстались? Мой горячо любимый хозяин – и тот скрыл от меня существование подземного хода. С чего бы тогда совершенно постороннему человеку, каким был для меня аббат Мелани, открыться мне?
Не слишком определенно пообещав аббату исполнять его наказы, я постарался поскорее отделаться от него, забрав свою лампу и поспешив к себе, решительно настроенный записать в дневник события этого дня.
Пеллегрино сладко спал, ровно посапывая во сне. Больше двух часов истекло с момента нашего спуска в подземный ход, будь он неладен, столько же оставалось и до рассвета. Силы мои были на исходе. По чистой случайности я бросил взгляд на штаны своего хозяина перед тем, как потушить свет, и что же я увидел! Ключи были на своем месте, на самом виду.
День третий 13 СЕНТЯБРЯ 1683 ГОДА
Благотворные лучи солнца заливали комнату чистым светом, в котором каким-то особенно страдальческим представало выражение лица Пеллегрино. Отворилась дверь, и показалась сияющая физиономия аббата Мелани.