В зале царили галдёж и кутерьма. Коптили потолок светильники из ворвани, но благодаря открытым ставням вонь почти не ощущалась. Зато приятно пахло жареным мясом — не иначе на вертел насадили барана, а то и двух. К запаху жаркого добавлялся аромат свежевыпеченного хлеба и незнакомых Лансу специй. А может, и знакомых, но только позабытых. На невысоком дощатом помосте сидели два скрипача и волынщик. Лилась обычная для Кринта мелодия — весёлая, ритмичная, изобилующая ускорениями и повторами.
Двух молодых парней, управлявших при помощи магии с примой и секундой менестрель не знал. Скорее всего, в его прошлый приезд они были ещё мальчишками, которым позволялось только натирать воском инструменты. А вот краснолицего волынщика, вспотевшего так, будто он не мех раздувал и полудюжиной дудок управлял, а ворочал мешки с мукой по десять стоунов[1] каждый, он узнал. Известный на весь Кранг-Дху… Да и на весь Кринт, пожалуй, тоже, музыкант Диглан Дорн-Дав. Виртуоз, несмотря на то, что ни в каких академиях никогда не обучался. Большую часть дня Диглан ходил наполовину пьяным. Впрочем, не только ходил, но и ел, пил, поддерживал беседы, играл, придумывал собственные мелодии — такого понятия, как менестрель на Кринте не знали, но людей, сочиняющих музыку, весьма уважали. Оставшееся время он бывал очень, можно сказать, мертвецки пьян. Друзья и поклонники определяли степень его опьянения по очень простой примете — напившись вдрызг, он не мог ни разговаривать, ни играть. Но человек хороший и музыкант отличный. Маг не слишком сильный, оттачивавший мастерство годами.
Скрипачи трудились, закрыв глаза. Очень старались угодить мастеру, который вёл главную партию. Диглан тоже самозабвенно отдался течению музыки. На его лбу выступили бисеринки пота. Седые бакенбарды топорщились в такт причудливой мелодии.
Увидев Ланса, волынщик сделал круглые глаза. Узнал.
Альт Грегор с улыбкой поклонился.
Диглан скосил глаза влево. Слегка кивнул. Менестрель повернулся в указанном направлении и увидел Кухала Дорн-Куах, выбирающегося из-за стола.
Говорят, в горах Карроса водятся огромные мохнатые чёрные медведи. Они почти в полтора раза больше и вдвое тяжелее обычных бурых, убивают ударом лапы зубра… Хотя где им встретить зубра? Разве что в предгорьях. Вот и приходится им довольствоваться муфлонами и горными козлами. Именно поэтому чёрные медведи кроме ужасной силищи обладают ещё ловкостью, быстротой и недюжинным умом. Местные жители на них не охотятся — это приравнивается к самоубийству. Если ты встретил в горах чёрного медведя, спасения нет. От него не убежать, не скрыться на скале, его длинные лапы выколупывают добычу из самых узких и глубоких расселин. Лишь изредка горцы находят мёртвых медведей. Звери попадают под лавину или обвал, порой дерутся между собой не на жизнь, а на смерть. Тогда они с великим благоговением вырезают когти и клыки, используя их как амулеты, притягивающие удачу. Только самые сильные и уважаемые вожди могут позволить себе вырезать кусок шкуры, но размером не больше, чем пядь на пядь. Существует поверье, что если взять больше, братья погибшего медведя могут посчитать тебя убийцей своего родича и придут отомстить. Этот лоскут горцы носят поверх одежды, которую надевают по самым торжественным случаям, и хранят в особом месте, отдельно от остальной пушнины.
Вот Кухал Дорн-Куах как раз напоминал такого медведя.
Огромного роста, выше Ланса больше, чем на голову. Широкоплечий. Руки толщиной в ногу менестреля. Предплечья кринтийца, выглядывавшие из коротковатых рукавов чёрной туники, поросли густыми волосами. Впрочем, как и кулаки, и даже пальцы. Буйную гриву волос цвета воронова крыла без единого седого волоска слегка придерживал плетёный ремешок. На щеке синела татуировка — кукушка. Ведь слово «куах» именно так и переводилось со старокринтийского. В отличие от большинства соплеменников Кухал уродился черноглазым. Так его и звали за спиной, иначе можно было и по лбу огромным кулаком получить. Сталь Дорн-Куах обнажал редко, и только тогда, когда намеревался убивать.