— Значит, я угощаю!
[1] Стоун — мера веса, приблизительно 4,8 кг.
Глава 2, ч. 2
Повинуясь взмаху руки Кухала, к столу побежали служанки, кряхтя под тяжестью подносов с едой. Вскоре перед друзьями красовалась целая гора покрытых коричневатой корочкой земляных яблок, запечённых на противне с ломтиками сала, зеленью и несколькими пригоршнями остро пахнущих специй. Рядом появились миски с местной кашей, жёлтой от шафрана и с кусочками курятины, с обжаренными на оливковом масле улитками, тушёными трепангами с красным сладким перцем, сельдью пряного посола, кальмарами и рыбой в кляре, мягким и солоноватым козьим сыром. Сюда же добавились плоские и круглые хлебы, посыпанные кунжутом и рубленным укропом. И многое, многое другое, не говоря уже об оплетенных лозой кувшинах, где, как догадывался Ланс, плескалась отнюдь не ключевая вода.
В завершение, Кухал почти извиняющимся тоном проговорил, указывая на вяленную козью ногу на деревянной подставке:
— Понимаю, что это для простолюдинов, но, понимаешь, у нас без этого ни одна пьянка не обходится.
— Да ладно, оставь, — махнул рукой менестрель. — Пусть постоит для красоты.
Некоторое время он рассматривал изобилие, от которого совершенно отвык в тюрьме и на браккарском корабле, а потом нерешительно произнёс:
— Мы что, вдвоём это всё съедим?
— Нет, конечно! — Рассмеялся кринтиец. — Я ждал твоего вопроса! — Он обернулся к помосту. — Эй, Диглан, кончай дудеть! Кашур без дела пропадает!
Кашуром на Кринте именовали именно то вино из перебродивших плодов и ягод, о которых Ланс недавно вспоминал. На старокринтийском «кашур» означало «молот». И оно, взаправду, валило с ног не хуже удара кувалдой по голове.
Маг-волынщик оборвал мелодию на половине такта. Вскочил, насторожившись, как охотничий пёс, почуявший добычу. Махнул рукой скрипачам, чтобы замолчали.
— Их тоже бери! — продолжал воин. — И все, кто меня знает, идите за мой стол! Кухал Дорн-Куах угощает! Сегодня он встретил давнишнего друга!
Менестрель и опомниться не успел, как за их столом стало полным полно людей — не протолкаться. Мужчины и женщины. Бедные и богатые, если судить по одежде и украшениям. Привычные к оружию и избравшие мирный труд. Среди них попадались не только кринтийские чёрные волосы и глаза, но и рыжие, бледнокожие тер-веризцы, пара смуглых носатых купцов, подозрительно напоминавших трагерцев или кевинальцев. В мгновение ока наполнились кружки. Кухал поднялся и провозгласил здравицу Лансу, не называя, впрочем его имени и Дома. Просто сказал — за моего старинного друга из далёкого холодного Аркайла.
Лансу стало смешно. Уж он никогда не считал Аркайл холодным, а вот для здешнего народа они — северяне. Что же тогда говорить о браккарцах? Для них, очевидно, все народы, населяющие чужие острова и оба материка — изнеженные южане. Не в этом ли кроется причина их презрения ко всем и к каждому, постоянные войны, попытки награбить как можно больше добра у других людей?
Но развить эту мысль альт Грегору не удалось. Пришлось пить, потом снова подставлять кружку, слушать новый тост, который провозгласил седой, покрытый шрамами кринтиец с оскалившимся тигром, вытатуированным на щеке. Третий тост, как и обычно, во всех двенадцати державах подняли за присутствующих здесь женщин.
Помимо воли Ланс припомнил Иту, с которой судьба свела его пять лет назад, в Кевинале.
Тот год вообще был бурным. Весной он гостил на Айа-Багаане, закрутив увлекательнейший роман с тамошней княгиней Зохрой. Три месяца, проведённые во дворце можно было с уверенностью приравнять к пребыванию в Горних Садах, с той лишь разницей, что праведником, достойным такого посмертия менестрель себя никогда не считал.
Он катался, как сыр в масле, если использовать поговорки черни. Но, видимо, долгая беззаботная жизнь на одном месте сыграла злую шутку и Ланс решил слегка отвлечься от любви Зохры, а может, просто сравнить её объятия с чьими-то ещё. Красотка, ежевечерне исполнявшая под его музыку «танец живота» пред айа-багаанскими дворцовыми прилипалами и самой княгиней, тоже была не против ухаживаний великого менестреля. Против была только княгиня. Вот с тех пор путь на южные острова был ему заказан. Зохра пообещала украсить головой альт Грегора самую высокую башню белостенного и златокупольного дворца. Чудом спасшись, он нашёл утешение в вине в компании собутыльников из Роты Стальных Котов — лейтенантов Пьетро альт Макоса, Марцеля альт Родера и Сергио альт Табаска. Недели две залечивал душевные раны, «про себя» поминая с каждым кубком тот полновесный мешочек золотых монет, который оставил, удирая в одних шоссах.