И в один прекрасный теплый июньский вечер, когда я жаждала только тепла и ласки, он просто отказался раздеваться и заявил на полном серьезе:
– Нам надо кое с чем определиться.
– С чем же? – игриво поинтересовалась я, расстегнув несколько пуговичек на блузке и опускаясь перед ним на колени.
Он сидел на диване и старательно отводил глаза от моей груди.
– Я не могу так дальше. Ты понимаешь?
Я смотрела на него снизу вверх с видом школьницы, которую ругают за слишком короткую юбку:
– Нет, не понимаю. Иди сюда!
– Что я о тебе знаю? – продолжал он упрямо. – Только какие-то факты из биографии, твои любимые книги, кино, что-то еще… Это важно, это характеризует тебя, но я никогда не видел твоих подруг, твоих родителей, не был у тебя в гостях. Мы год знакомы. Это нормально?
– Ну а почему нет? – мягко сказала я, спуская блузку с правого плеча.
– Я готов был бы поиграть в тайны, но я не Джеймс Бонд, я хочу рядом понятную женщину, любимую, друга.
Наблюдая за ним, я чувствовала, что мое расслабленно-сексуальное настроение исчезает. Мне становилось грустно – прекраснейшее время моей жизни, полное всяких-разных надежд, насыщенное любовью, кажется, проходило. Определенность пугала, и мне так не хотелось признавать, что пришло ее время.
– Давай решать, – услышала я. – Мы вместе или нет?
Заставив себя улыбнуться, сказала легкомысленно:
– Милый мой, как я понимаю, это предложение?
Он наконец-то посмотрел на меня, прямо в глаза, прямо в сердце:
– Да.
Неожиданно стало ясно, что выбирать, особенно если кто-то делает это за тебя, – не так уж страшно. Надо признать, что Нику я не нужна.
Теперь я улыбалась по-настоящему:
– Значит, я его принимаю…
А на следующий день Игоря убили.
Часть третья. Регтайм За пять лет до описываемых событий
Глава 1
Ясно помню тот день, когда моя судьба круто изменилась. Это было в мае, пять лет назад. Конец весны, цветущие каштаны, первые по-настоящему теплые вечера. Учебный год кончился, и мне, учителю истории и классному руководителю пятого класса, предстояло подумать о том, как жить дальше. В смысле как провести лето. Если честно, оно не обещало ничего особенного.
Мое состояние можно было бы назвать легкой депрессухой, которая длилась уже… лет пять, пожалуй.
Помню, что я доставала из ящиков стола книги по истории, которые приносила в класс на протяжении всего года. Доставала и размышляла – стоит ли их тащить, надрываясь, домой? В следующем году они снова понадобятся.
Мысль о том, что все ежегодно повторяется, повторяется вплоть до мельчайших подробностей, исподволь напрягала меня. Я наблюдала за старшим поколением учителей и могла только восхищаться им. Как этим женщинам (из мужчин у нас были только директор, жуткий проныра и аферист, и учитель физкультуры, чтобы сказать о нем все, достаточно упомянуть, что был он отставным военным) удается справиться с невыразимой тоской закольцованной жизни? Как не мучает их дежавю? Почему они не путают учеников, не визжат от ужаса на каждой линейке первого сентября? Это же День сурка какой-то!
Гоняя в голове вялые мысли, я не сразу заметила, что возле моего учительского стола стоит мужчина. Подняв голову, я узнала его. Это был Николай Александрович Сухарев, отец-одиночка одного из самых прожженных шкод не только в моем классе, но и во всей школе.
Я надеялась, что не увижу ни этого человека, ни его сынишку в ближайшие три месяца. Но Сухарев стоял передо мной, такой реальный и осязаемый, одетый в мятые серые хлопковые штаны и черную, слегка застиранную майку.
– Можно? – спросил он, указывая на стульчик за первой партой. Сухарев не поздоровался. Это было не в его привычках.
Я кивнула.
– Что случилось? – спросила я, понимая, что произношу его реплику. Обычно Сухарев появлялся у меня в кабинете после моего звонка и именно с этого вопроса начинал разговор.
Мой собеседник тянул с ответом. Потом слегка пожал плечами и сказал нечто, что я осознать с ходу не смогла: