– Михаил Гаврилович, мне еще работать, – запротестовал я.
– Ничего, поработаешь, я же работаю – и ничего! А что, говорят, ты к Наташке Бойке ходил?
– Ага.
– Ну не хочешь объяснять, зачем, я и не спрашиваю, только чтоб ты знал: у нее племянник – ворюга! Так что ты держись от него подальше. Он хоть и молодой, а пропал уже совсем! Говорят, что и наркоманит – и живет прямо там, с ней вместе, между прочим! Во втором полдоме, там, где бабка ихняя лежит.
– А что он ворует? – я не выдержал, улыбнулся: роль обличителя мало подходила дяде Мише.
– Все что под руку попадется! То счетчик открутит, то кабель смотает, то вот крышку люка канализационного снял. А вчера возле церкви Валя медичка рассказывала, как он к ней приходил – наркотики кончились, наверное. И принес шкатулку с драгоценностями. А там был старинный браслет на пряжке, с красными камнями. Настоящими, а не стекляшками какими-нибудь! Вот и думай, где он его мог взять?
…Узкое запястье, и на нем – массивный антикварный браслет со светлыми, почти розовыми, рубинами, в которых от каждого толчка поезда вспыхивают неожиданно темные, кровавые всполохи…теперь понятно, почему эта Наталья такая железная – прикрывает племянничка.
За воротами кто-то кричал – звал хозяина. Дядя Миша вышел.
– Вот я все тут поставлю, Марик, и вы с Михаилом Гавриловичем обязательно поужинайте. А если он у соседа застрянет, так ты сам покушай, хорошо? – хлопотала тетя Дуся. – Потому что я поздно вернусь, а не пойти не могу – обещала давным-давно, не знала же, что гости будут… Не очень-то хорошая я хозяйка, да? Плохо тебя принимаю…
– Да бог с вами, тетя Дуся…
– Да, плохо, – решительно сказала она. – Так что еще один грех на мне, а ведь понедельник только. Ну что делать? Такая жизнь. Будет суббота, исповедуемся, помолимся, и снова начнем. Так ведь? Если виноват, должен мучиться – а как же еще?
– Ну, не мучиться, – мне было неловко.
– Нет, так нельзя. Вот, например, которые говорят, чтобы стариков и больных усыплять – они что себе думают? Человек, он же должен по порядку умирать, правда? Наделал дел – лежи, болей, плачь, кричи, пока не раскаешься, пока не смиришься. А когда Бог решит, что хватит с тебя, тогда он тебя и заберет. Он решит! А не мы.
– То есть мы совсем ничего решать не должны?
– Нет, ничего. Только одно решать – делать или не делать. А если уж сделал – пожалуйста, получи!
– А если просто подумал?
– Ну, тут, я считаю, все от человека зависит. Одни, например, больше в бога верят, другие – меньше, третьи совсем коммунисты, а вот соседкина дочка вообще за турка вышла.
– Это плохо?
– Да нет, почему – просто у каждого своя вера. Соседка вот говорит, что туркам сколько хочешь можно плохое думать – по религии можно. А нам – вроде как нельзя. Но еще больше нельзя забывать свое место. Смириться надо: какие мы есть, такие и есть. Грешим, что поделаешь. Вот и бывает, что думаем плохое.
– А вот если подумать «чтоб ты пропал»? Или вслух сказать – смерти кому-то пожелать? А он возьмет и умрет…
– Ну и что? Ты тут при чем? Если он сам умер – так это его бог прибрал, если убил кто-то – тот и виноват, а твое дело маленькое – исповедуйся батюшке, он задаст пятьдесят поклонов, десять «Отче наш»; еще свечку поставь потолще – и забудешь к понедельнику. В общем, Марик, пойду я, хорошо? Не обижаешься?
Я едва смог помотать головой. Только понедельник, а на мне уже столько грехов: я сотворил себе кумира по образу и подобию тети Дусю, да еще и по самые уши завяз в болоте самой черной на свете зависти. А если бы старина Фрейд услышал то, что тетя Дуся говорила-вообще удавился бы, несчастный.
Цирк имени Залмоксиса
Вернувшись к себе, я прочел ответ Станчу. В письме были уже знакомые мне цифры: 46°36'33" 28°71'37"
Да что ж такое, куда ни кинь – всюду клин, как говорит моя бабушка. Я раскашлялся от злости, а потом, с отвращением глотнув застывшего кофе, стал собираться: камера, фонарик, несколько листов бумаги, скотч. Что еще? Да ничего – диктофон, хоть и паршивенький, есть и в мобильном, ноут тащить – нет смысла. Веревки бы моток на всякий случай… мало ли что. Ладно, веревку куплю по дороге, а еще бутылку воды – тоже на всякий случай. И, значит, придется брать сумку. Так, вроде все. Нож, спички – то есть батарейки, – и физкультпривет юным следопытам.
Цирк – я поглядел на себя в мутное зеркало, – просто цирк.
Надо было дождаться темноты, и я, чтобы не терять времени, позвонил Алексу: утром, решив отдохнуть от теорий, навороченных вокруг раскопа в Рудь, я взялся читать про летаргию. И у меня созрел медицинский вопрос, ответить на который мог только профессионал.