Рóту тяжело
Трехлетний мальчик играл на дворе. Проходившая женщина обратила на него внимание.
— Мальчик, милый, как тебя зовут?
— Ва-ся! — серьезно ответил малыш.
— А меня Серафима! Ну-ка, скажи: Се-ра-фима... {102}
— Я такого слова сказать не могу,— насупился мальчуган,— мне рóту тяжело такие слова говорить...
Как мы только что убедились, многие превращения имен в топонимике объясняются этим самым «рóту тяжело».
Помню, как после тяжелого штурма венгерского городка Бешеньöтелéк [42]2 я спросил — не у трехлетки, у разгоряченного боем старшины: «Как называется этот городишко?» Старшина-танкист сердито, но и с обычным солдатским юмором взглянул на меня: «Не скажу вам, товарищ капитан... Такие города легче три раза взять, чем один раз выговорить...»
Когда имя переходит от народа к народу, перестройка его почти неизбежна. И, понятно, дело не обходится без недоразумений и курьезов.
Каждое имя — слово или было когда-то словом. Новый язык старается чужое слово подогнать под формы своих слов, часто вовсе не заботясь о его смысле. Возникают странности.
Молдаване-поселенцы назвали одну из деревень в Новороссии по-своему очень осмысленно: Валегóцулуй, то есть «Долина Гоци». Этот Гоци был прославленным в тех местах разбойником, вероятно — заступником бедняков, как постоянно бывает в народных преданиях.
Соседям молдаван, русским и украинцам, это название казалось странным, «не похожим на имя»... Разве бывают у имен такие окончания — «луй»? (См. стр. 244—245.) Они спокойно превратили его в Валегоцулово; теперь все в порядке: раз «—ово», значит — «село», а что слово Валегоцулово ничего не значит ни по-русски, ни по-молдавски — кому какое дело? Имя — и все тут!
На Дальнем Востоке русские колонисты наткнулись на речку с маньчжурским обоснованным, содержательным именем: Ниман — «река Горных Козлов». По каким-то причинам они расслышали его, как Иман; таким оно попало и на карты края.
Местные жители — удегейцы — из этого Иман сделали свое Има, так сказать, отрубив у обезглавленного {103} козла и его хвост. Зато бродящие по тайге за женьшенем охотники-китайцы, приняв это укороченное имя, прирастили к нему свое «хэ» — «река». Получилось Има-хэ, и вот уже русские снова начинают приспосабливать «непохожее» имя реки к своим образцам. Очень просто: они переделают ее в какую-нибудь Имаху.
Это более чем вероятно. Тут же около есть речка с китайским именем Цзы-Цзю-Хэ, то есть «девятая быстрая речка», по переводу путешественника и писателя В. К. Арсеньева. Русские поселенцы превратили ее сначала в Тетюхé, а затем сделали Тетихой... Почему? Ну как же! Тетюхе — что за имя для реки? А вот Тетха — это уж на что-то похоже: есть же у нас такие названия: Бычиха, Волчиха... Почему бы реке не зваться Тетхой?
По таким же основаниям чисто турецкое, каждому турку понятное название Ени-Гёль, «Новое озеро» (так до прихода русских назывался один из протоков Бугского Лимана в Причерноморье), получило у нас лишенное смысла, но короткое и звучное имя Ингул. Родилось даже производное имя — Ингулец, Малый Ингул, приток Днепра. Как видите, народам и языкам не так уж важно, чтобы имя места было осмысленным, удобопонятным. Куда важнее, чтобы форма его не казалась дикой, непривычной для данного языка.
Именно поэтому пышное и длинное Санкт-Петербург народ быстро превратил в короткое Питер: Барин «слезы вытер, сел в свою карету и — уехал в Питер...» [43]1
По этим же причинам Ораниенбаум — меньшиковская резиденция возле «Питера» — давно уже стала Ранбóвом, хотя первое имя значит «апельсиновое дерево», а второе — не значит ровно ничего. И настолько подобные превращения подчинены общим законам языка, что в совсем другой части России городок, названный властями Ораниенбургом, даже в официальных бумагах вскоре превратился в Ранненбург (Рязанская область; с 1948 г. он зовется Чаплыгин).
Это происходит всюду, где языку оказывается «против шерсти» звуковой состав нового имени, где «рóту тя-{104}жело» его произносить и выговаривать. Об этом обязательно должны помнить все те, кого народ уполномочивает изобретать в наше время новые имена для новых поселков, морей и озер.
Когда же вступает в дело еще и «значение имени», перед метаморфозами открывается еще более широкий «оперативный простор»...
Генуэзцы Алешки
Русские моряки давно знают: лучшие боцманы выходят из Алешек на Днепре у самого Херсона. С детства перед глазами — неоглядная ширь реки; весла, паруса, плавание... Волей-неволей проходишь «морскую практику».
О том, как на флотах ценились уроженцы Алешек, рассказывает в одной из своих морских новелл адмирал флота и интереснейший писатель И. С. Исаков.
«Уроженцы Алешек»... Вот уж чисто русское, народное имя! Алеша-попович, русский богатырь... Видно, основали это поселение два каких-нибудь тезки, оба — Алексеи; не пять же их оказалось там сразу?!
Позвольте! Речь идет об Украине. У украинцев нет ни имени Алексей (есть Олéкса), ни уменьшительного Алеша. Алеша по-украински будет Олéсь. Почему же в сердце Украины поселок оказался названным на великорусский лад? Что-то тут не так!
Действительно, не так. Имя этого селения не украинское и не русское. Предполагают, что оно осталось нам от тех очень далеких времен, когда в нижнем течении Днепра еще основывали свои колонии и фактории пронырливые генуэзцы. Они основали и это поселение, дав ему имя Элисэ, может быть, связанное с генуэзским же названием самой реки, на берегу которой оно стояло (см. стр. 89), может быть, оно и означало Днепровск.
От генуэзцев в этих местах не осталось и воспоминания. Данное ими имя не могло сохраниться в своем первоначальном звучании. Оно превратилось в устах местного населения в Алешки [44]1, а письменное изображение его стало даже читаться и пониматься на далеких флотах как Алёшки... Вот какая вышла странная история! {105}
Эта история — далеко не исключение. Очень часто с течением времени старое имя получает новый — бывает, прямо противоположный — смысл.
Все знают ставшее в наши дни знаменитым имя Братск. На месте старинного Братского Острога на Ангаре, самой прославленной из сибирских рек, скованные советским человеком воды вращают мощные турбины Братской гидроэлектростанции. Не мне вам рассказывать про нее. Но вот самое имя Братск, откуда оно взялось?
Половина из нас, конечно, пожала бы плечами в ответ на этот вопрос. Самое характерное для нашей страны имя, говорящее о братстве, о дружбе между людьми и народами... Поселок Мирный, город Братск — какие же еще нужны объяснения? А они нужны. Село Братское, около которого был еще в середине XVII века заложен Братский острог — маленькая крепостца, названо так, по утверждению историков, по близкому соседству с бурятскими землями. О «братстве народов» тогда тут никто не думал. Крепость была построена, чтобы держать в повиновении «братские народцы», бурятские племена Приангарья; чтобы выжимать из них тяжелый «ясак» — подать. Племенное имя «буряты», возможно в ином произношении, означало когда-то «лесные люди». Русские сибиряки не понимали этого и переделали его на «братские». Крепость, воздвигнутая в краю «братских людей», естественно, получила название Братского, то есть «бурятского», Острога. Радостно, конечно, что в наши дни это имя-недоразумение приобрело новый смысл, стало по-настоящему советским. Но корень его именно в таких топонимических метаморфозах, могущих иной раз завести прямо-таки невесть куда...
Заглянем еще дальше, на самую восточную окраину нашей страны. Ее омывает суровое, вечно холодное, но богатое морским зверем и рыбой Охотское море.
Видимо, оно и названо так по этим своим качествам: море охотников, море звероловов и рыбаков?.. А ведь нет!
Охотское море получило свое имя по сравнительно небольшой речке Охоте, впадающей в его воды. Это бывает: Карское море названо по реке Каре; так случилось и тут. Но уж река Охота, наверное, как {106} раз и была сущим раем для промышленников, добывавших тут зверя и птицу, раз ее назвали так...